Фантастика 2025-22 - Виталий Хонихоев

– Сначала пропала маленькая Айко-тян. В ее семье было много детей, за всеми не уследишь. Айко шел уже девятый год, и она не отличалась бойкостью, напротив, любила играть сама с собой и никогда никому не мешала. Другие дети считали ее странной. Наверное, именно поэтому ее не хватились раньше, чем она забрела за пределы деревни. – Кента вспомнил чумазое личико девочки с таким не по-детски серьезным выражением, какое не ожидаешь от ребенка. Айко ему нравилась, но даже от него, в чем-то на нее похожего, девочка держалась на расстоянии. – К ночи пропажу заметили, обыскали каждый двор, сходили к святилищу и обошли все места, где Айко могла засидеться допоздна, увлеченная своими играми. Но ее нигде не было. Она пришла сама наутро и получила взбучку от родителей.

Возможно, думал Кента позже, он уже тогда мог заметить предвестники будущего несчастья: в том, как Айко прижимала руки к груди, будто пыталась что-то уберечь, в том, как настороженно смотрела, какой холодной была. Все списали на ночь под открытым небом и пережитый страх. А девочка не произнесла ни слова до самого конца, будто разучилась говорить.

– При чем же здесь ты? – спросил Хизаши в образовавшейся паузе.

– Хуже стало через несколько дней. Младшие братья и сестры Айко начали чахнуть первыми и умерли один за другим буквально за полдня. Потом за ними ушли старики. Испугавшись мора, ее родители кинулись к маме в святилище, но она не нашла в них следов хоть какой-то болезни. Дала укрепляющих трав и отправила домой. Пока их не было, Айко снова сбежала, а к вечеру начали чахнуть ее ровесники, которые не желали брать ее в свои игры.

Но и сама Айко казалась больной. Впрочем, вскоре всем стало не до нее. Неведомая хворь распространялась от дома к дому, люди слабели, отказывались от еды, их тела холодели, а кровь остывала – будто все они умирали, оставаясь живыми.

– Мы с мамой так и не опознали болезнь, поэтому не могли найти лекарство. В святилище было полно страждущих, в основном детей и стариков. Те, что послабее, в конце концов засыпали и не просыпались больше. И тогда мама поняла – это колдовство.

– Проклятие? – уточнил Хизаши.

– Мы так подумали.

– Значит, Айко прокляла тех, кто ее обижал?

– Об этом я тоже думал после, но нет. Айко была ни в чем не повинна, только в том, что оказалась никому не нужна. – Кента поднял голову, смаргивая наваждение. Уж слишком свежи были чувства, переполнявшие его в ту черную для Цукикавы пору. – Когда ее мать все-таки слегла, я пришел к ним в дом с травами. Толку от них было немного, но они согревали тело и не давали крови остыть. Тогда я и увидел, что прятала Айко с того дня, как утром вернулась в деревню, потеряв голос. Это был осколок погребальной таблички. Я пытался узнать у Айко, откуда он взялся, но она молчала и наотрез отказывалась отдать. Это увидел отец семейства, и я сказал ему, что Айко принесла в дом вещь с могильника, возможно, она проклята или к ней привязан злой дух, и это стало причиной мора, а сама Айко – его невольной виновницей. К несчастью, нас услышали соседи, и я посчитал, что моя догадка спасет всем жизни. Не советуясь с матерью, я указал на осколок поминальной плиты как на источник наших бед.

– Разве это не хорошо?

– Хорошо, – эхом отозвался Кента. – Вся деревня пыталась добиться от Айко ответа, они кричали на нее, хотели побить. Мама, как могла, останавливала это безумие. Люди были истощены страхом и неведением. Наконец мама пообещала, что проведет обряд очищения в святилище, забрала с собой проклятый осколок и ушла. Тогда… тогда я смотрел Айко в глаза, и в них… в них была обреченность. Понимаешь? Маленькая девочка уже знала, что произойдет, а я нет. Я не знал. Стоило только маме уйти, как один из мальчиков постарше бросил в Айко камень. Его мать умерла, младшая сестра тоже. Он стал первым, но не последним. Я был далеко и не успел помочь. Они… забили ее до смерти, потому что я указал им на нее. Не стал разбираться, а сразу сделал вывод. – Кента шумно выдохнул, пытаясь найти в себе ту свободу, которую обещало признание. – Когда это случилось, когда Айко умерла практически на моих руках, люди в ужасе отпрянули. Ее родители проклинали всех вокруг, и меня тоже. Их горе было безмерно, ведь они потеряли почти всю свою семью.

Кента замолчал. За время, проведенное вдали от родной деревни, он и правда сумел если не простить себя, то принять случившееся. В тот день он не мог поступить иначе, ведь тогда он был одним Кентой, а сейчас стал другим. Этот другой нашел бы лучший выход, жаль, ничего уже не воротишь.

– Вот, значит, как.

Кента растерянно заморгал, он ожидал иной реакции, только не знал какой.

– И больше ничего не скажешь?

– Зачем? – удивился Хизаши. – Что от этого изменится? Ты хотел как лучше, не твоя вина, что любой добрый порыв так легко втаптывается в грязь.

– Но я мог промолчать. Мог подумать наперед. Мог не судить сгоряча.

– Ты поэтому бросаешься на защиту всяких кидзё[168], даже если и Мадоке ясно, что они виноваты?

– Я… – Кента вдруг понял, как глупо будут звучать любые оправдания. – Я не знаю. Наверное, да.

– Ну и дурак. В этом мире никто не заслуживает спасения.

– Тут ты не прав.

Мацумото безразлично передернул плечами и не ответил.

Кента впервые обсуждал случившееся с кем-то, кроме матери, и глядя на себя со стороны, видел и впрямь жалкую картину. Разве он один виноват? Он не желал девочке смерти, то, что произошло, лишь следствие темной энергии, погрузившей сердца и разум людей во тьму. А если бы и нет, если бы даже они сделали это по своей воле, из злобы и ненависти, Кента не мог нести за их чувства ответ. Но если бы так же легко, как голову, можно было успокоить душу…

– Видишь, теперь я открыт перед тобой, – грустно улыбнулся он. – А ты?

Мацумото ничего не ответил.

К пустырю, окруженному колючими кустарниками и сухими полумертвыми деревьями, подошли, когда солнечный свет окрасился густыми рыжими и красными тонами заката. До сумерек еще оставалось достаточно времени, чтобы встретить вечер подальше отсюда, но Хизаши был заинтригован рассказом и уговорил