Сердце Дракона. Часть III - Кирилл Сергеевич Клеванский

и преданных людей, которых встречал на своем пути. Мастер Южный Ветер. Остался ли он тем же, кто отправился в Море Песка, или за принцем вернулся уже кто-то другой. Но ведь, все же, вернулся…

— Ты знаешь, Хаджар, я видела тебя в разных ситуациях. В битвах с противниками всех мастей. Но ни разу я не ощущала, чтобы от тебя исходила ненависть. Даже к Кань Дуну. Ни разу я не помню слепого гнева в твоих глазах или черной ненависти и злобы в твоей душе.

Хаджар промолчал. Он помнил иначе. Он помнил, как каждый его шаг был пропитан злобой. Каждый взмах меча — источал ненависть. И, не вняв словам мудрой тигрицы, он едва не сгорел в этом пламени. Но даже после этого, ступая по земле праотцов и матерей его матерей, он все еще испытывал их — и ненависть, и гнев.

— Я бы хотел, чтобы это была правда, — прошептал он, — но…

— Со стороны всегда виднее, Хаджар Дархан, Безумный Генерал, — перебила Лэтэя. — не знаю, что начертано в свитке твоей судьбы, но это — все еще твой свиток. Не важно, сколько тел ты сменишь, какого цвета твои волосы, что за одежды ты носишь или какой меч держишь, только встретив тебя, я будто повстречала родственную душу. Старого друга. Забытого брата. Близкого мне человека. И я знаю — ты чувствуешь то же самое.

Хаджар снова промолчал. Он был уже далеко не молод, чтобы слепо верить своему сердцу. Слишком часто оно обманывало его.

— И я всегда хотела спросить — почему?

— Почему… что? — не понял Хаджар.

— Почему ты не испытываешь ненависти? Даже к Аглену… даже к Кань Дуну, — Лэтэя повернулась к нему. Её глубокие глаза цвета ночного неба, искрящегося разноцветными звездами, заглядывали ему глубоко в душу. — Ты преисполнен не ненависти, а… жалости. И каждый раз, когда твой меч проливает кровь, она выглядит иначе, чем у других. Будто твой меч… роняет слезы.

Хаджар отвернулся. Он смотрел на восток. Туда, где поднималось солнце. Его рука сама собой накрыла обручальный браслет, а в груди стало больно, так невыносимо больно, что ни один удар меча, клинка, копья, стрелы, топора, молота или кулака не мог сравниться с этой болью.

Хаджар предпочел бы, чтобы его пронзили тысячи оружий, но только не это чувство. Но оно его так и не покидало. Все эти годы. И все эти странствия.

— Как можно ненавидеть тех, кто слаб? — произнес он. — так однажды сказал… сказало существо. Из очень старых легенд.

— Легенд? Ты о ком.

Хаджар отнял руку от груди. Он так и не смог ответить на этот вопрос. Он не смог признать, что, как некогда Черный Генерал, так теперь и он — испытывал к своим противникам, врагам и тем, кто сбился с пути, лишь жалость, но не ненависть.

Примус, Солнцеликий, Морган Бесстрашный, Чин’Аме… он испытывал к ним лишь жалость и сожаление. Каждый из них, в своей собственной истории, был героем. Спасителем и освободителем. И для каждого из них Хаджар Дархан стал монстром и злодеем, отобравшим или уничтожившим все, что было ценно.

И единственная разница, что Хаджар — общий для них всех враг, был все еще жив.

Если бы Хаджар пал, то стал бы очередным, поверженным монстром в чьей-то героической истории, а пока он жил — все было наоборот.

Так как можно испытывать ненависть? Ненависть к собственным, кривым отражениям в разбитых зеркалах мира боевых искусств.

— Иногда я думаю, а когда и мне повстречается тот герой, для которого я останусь лишь монстром, желающим разрушить все, что дорого, — прошептал Хаджар.

— Монстром? — переспросила Лэтэя. — Ты никогда не был монстром, генерал.

Хаджар лишь улыбнулся. Чуть печальнее, чем того хотел.

— Пойдем, друг мой, — он поцеловал её в волосы и поднялся на ноги. — солнце уже высоко. И, быть может, если праотцы услышат наши слова, то сегодня мне не придется никого убивать. Потому что, видит Высокое Небо, я устал от бессмысленных смертей.

* * *

Среди бесконечных трав, на холме, около камня, сидел старец, закутанный в рваный плащ из лоскутов тьмы.

— Ты никогда не был монстром, генерал, — звучали эхом слова, сказанные другом перед тем, как длань Яшмового Императора пронзила её грудь.

— Ты всегда была ко мне добра, — произнес хриплый, почти лишенный сил, голос. — и это тебя погубило тогда… погубит и сейчас.

Глава 1542

Среди высоких горных вершин, где снега никогда не таяли, а лучи солнца застывали в воздухе золотым сиянием драгоценного металла; где холодные ветра затормаживали ход самого времени; где птицы не летали, а облака зависли тенью ледяных скульптур, шла женщина.

На её плечах лежала шкура белого волка. Лапы закрывали плечи, а жуткая морда спускалась по правой руке. Кожаные одежды и доспехи подчеркивали крепкую, но в то же время — красивую фигуру. На железных наручах застыл иней. Он блестел разбитым хрусталем вдоль узоров и рун, забытых так давно, что не все Старшие Боги могли бы вспомнить их происхождение.

Её розовая кожа чуть мерцала в отражениях света, заблудившегося среди бескрайних льдов и снегов.

Темные волосы безлунной ночью опускались на её плащ из шкуры волка. И это не было ни метафорой, ни фигурой речи. Черные, струющиеся единым потоком, они впитывали и поглощали даже те крохотные частицы света, коим посчастливилось выжить в этом крае.

Она опиралась на старинное копье. Древко, больше похожее на дикую древесную ветвь, чем на изделие оружейного мастера; наконечник из кости какого-то животного стол удивительной по плотности, что оно действительно походило на сталь.

Обмотанное кожаные полосками, оно служило странице и опорой и защитой.

 Женщина остановилось перед пещерой. Темной и глухой. И несмотря на общий холод и мрак, ветра и снега, казалось, избегали небольшой расщелины в высокой скале.

Женщина вздохнула.

Она встала на пороге. Долгое время не решалась сделать шаг вперед. Черные волосы, мерцая похищенным светом, струились вокруг её короны. Крылатой диадемы, укрывшей невысокий лоб.

— Моя королева, — донеслось изнутри пещеры. Голос, от которого застыли даже самые холодные ветра, а на расстоянии во многие десятки километров с неба упали куски льда из замерзшего