Фантастика 2025-101 - Михаил Иванович Казьмин

— Знаете, Алексей Филиппович, — Лахвостева мой рассказ вверг в легкую задумчивость, — я вам иной раз поражаюсь. Ладно, Буткевич, там изначально к воровству склонность была, да желание мошну набить, вот и развилась у него этакая во зло направленная изощренность ума. Но так ему и лет немало, опыт был. А у вас-то та изощренность даже посильнее будет, хоть и, слава Богу, не во зло вы ее обращаете! Это же надо было суметь думать, как Буткевич, чтобы историю с его заходом в трактир так размотать!

— Нет, Семен Андреевич, это надо было думать лучше Буткевича, — я постарался увести разговор в сторону от темы возраста. Ну некомфортно я себя чувствую, когда мне про него напоминают. Да, здесь я молодой, хотя двадцать один год по здешним меркам — это человек вполне взрослый. Аглая моя столько и прожила на свете. Но по двум-то своим жизням я куда как старше и опытнее, и чем меньше народу здесь будет это замечать и тем более осмысливать, тем мне спокойнее. — И воровскими умышлениями разум не отягощать, — завершил я.

— Да, вы правы, — с готовностью признал Лахвостев. — Уж простите, Алексей Филиппович, — тут он как-то нехорошо усмехнулся, — но ежели бы вы, не приведи Господь, к тем самым злоумышлениям обратились, я бы, пожалуй, вас поймать не смог. А уж я-то, грех жаловаться, в розыске воров человек не последний.

Я вежливо хихикнул, нагнув голову, показывая понимание и принятие столь своеобразной похвалы. Главное, с темы моего возраста съехали.

Столь умиротворенно-философское настроение моего командира имело свое объяснение. Как раз вчера Лахвостев вернулся из госпиталя, где два дня проходил очередной курс лечения, и лечение, как я полагаю, было успешным. Выглядел Семен Андреевич, во всяком случае, куда лучше, чем даже седмицу назад, а уж если сравнивать с тем, каким я его увидел, когда он пришел ко мне в госпиталь…

Вообще, поводов для благостного настроения хватало. Хватило бы и того лишь, что наконец-то наступила весна, причем наступила по-настоящему, а не просто по календарю. Пусть весеннее солнышко мы видели и не каждый день, но когда оно появлялось и отражалось в многочисленных лужицах и ручейках, это превращало жизнь в какой-то невероятный праздник, или, скорее, в предвкушение праздника, который вот-вот наступит и принесет с собой много-много радости. Пусть и чуть-чуть, но подешевел чай — чем не радость для таких чаевников, как мы с господином майором? А еще и датчане порадовали, объявив Швеции войну. Сделали они это сами по себе, насколько мне было известно, никаких договоренностей насчет союза и совместных действий против шведов у короля Христиана с царем Федором не имелось, однако же как тут не напасть на извечного соперника, ежели он завяз в русских снегах, да получил при том изрядную трепку? Собственно, нам такое рвение со стороны Дании тоже было на руку. Даже если война у датчан со шведами будет вестись только на море, что представлялось вполне вероятным, перспектива воевать на два фронта все равно очень сильно приблизит шведского короля к принятию наших условий мира. Тем более, эти самые два фронта не совсем равноценны — войну с нами шведы начали, чтобы отобрать чужое (пусть когда-то давно оно и принадлежало им), а вот против датчан им придется воевать, чтобы не отдать именно свое, можно сказать, исконное, потому как король датский, вступая в войну, нацеливался на Норвегию или хотя бы на ее часть. А необходимость защиты своей территории, согласитесь, предполагает уже немножко иной уровень мотивации. Впрочем, это их шведские проблемы. У меня, несмотря на весну, и своих хватало.

Пусть на улице уже торжествовала весна, Лида успешно боролась с моим весенним настроением, по-прежнему изображая бесчувственную куклу. С успехом, замечу, изображая. Что-то, не иначе, предвидение, подсказывало, что какой-то способ заставить ее поменять свое поведение есть, но вот что это за способ, для меня до сих пор оставалось неведомым. Честно сказать, мне уже начинало казаться, что напрасно я вообще пытаюсь к ней подступаться, но… Почему-то не покидала меня уверенность в том, что овладев, наконец, женщиной, которая первой в этой жизни заинтересовала меня именно в этом плане, я преодолею некий рубеж, после которого перейду на новый уровень, более высокий. Бред, скажете? Не буду спорить. Но я тут уже не раз и не два убеждался в том, что если кого и надо слушать, то в первую очередь самого себя.

Главная же моя проблема ежедневно и беспрестанно напоминала о себе в Крестовой губной управе. Вот никак, никак у меня не выходило найти, где же Буткевич мог пересечься с маньяком.

— А может, и не было никакого пересечения? — среагировал на очередную мою по этому поводу жалобу Лахвостев.

— Было, Семен Андреевич, было! — возразил я командиру несколько резче, чем следовало, и, чтобы сгладить эту резкость, пустился в объяснения: — Маньяк убивал Буткевича целенаправленно, устроив засаду, а не по внезапному наваждению, как это имело место с прочими его жертвами! Он знал, кого убивает, и понимал, что Буткевича ему нужно убить! А такого не могло быть, если бы они не пересекались! Если только…

— Что «если только»? — поинтересовался Лахвостев, когда я, что называется, вывалился из действительности, пораженный своим же озарением. Ну точно, как же мне такое раньше в голову-то не приходило!

— Если только, — слегка дрожащим голосом начал я и продолжил уже не то чтобы с уверенностью, но хотя бы со спокойствием, — если только их пересечение было не тем, которое мы ищем.

Глава 24. На пороге разгадки

— Это как же? — не понял Лахвостев.

— Вот смотрите, Семен Андреевич, — пустился я пояснять. — Что мы с вами ищем? Мы ищем упоминание о таком действии, совершенном Буткевичем при исполнении своей службы, которое можно истолковать как его встречу с маньяком. То есть, стоял, к примеру, Буткевич в оцеплении да приложил плашмя тесаком какого-то проныру, пытавшегося через то оцепление проскочить. Проныру того забрали в холодную, потом допросили на предмет выяснения да и отпустили на все четыре стороны, потому как никакого воровства за ним не числится. Или же безо всякого оцепления был Буткевич послан арестовать некоего подозрительного человечка да привести его в управу. Человечка потом тоже отпустили, но запись о нем осталась. Причем и оцепление, и арест подозрительного человечка должны иметь хоть какое-то, хоть самое малое касательство к поискам маньяка.