Фантастика 2025-56 - Сергей Сергеевич Мусаниф

Вообще-то, ни о чем таком врачи мне не говорили, да и вообще, настоящих врачей я с самого пробуждения не видела, но былая подвижность руки не казалась мне чем-то критически важным. В конце концов, я же не музыкант или нейрохирург.

Хотя, черт его знает. Я же ничего не помню. А вдруг перед аварией я как раз собиралась стать музыкантом или нейрохирургом?

— На самом деле, у меня есть проблема посерьезнее, — сказала я. — Я не знаю, кто я.

— Как и большинство присутствующих людей, — провозгласил он. — Разве не этим вопросом мы задаемся большую часть сознательной жизни? Кто мы? Зачем мы здесь? Щепки ли мы, подхваченные течением, листья ли мы, гонимые ветром, есть ли смысл в нашем существовании, или оно — всего лишь случайное отклонение, и не будь нас — ничего не изменится? Ты пришла за ответами, сестра, и я дам тебе этот ответ, как и всем остальным.

— Боюсь, что такой ответ мне не совсем подходит, — сказала я. — Мне бы что-то более конкретное. У меня амнезия.

— Ты потеряла память, сестра?

— Да, брат.

— Как это случилось?

— В этом и проблема, — сказала я. — Я не помню.

Либо участие, отразившееся на его лице, было искренним, либо он — превосходный актер, заслуживающий своего персонального Оскара.

— И ты хочешь все вспомнить?

— Ну, такая была идея.

— А ты уверена, что это правильная идея? — поинтересовался он. — Ты уверена, что это на самом деле тебе нужно? Может быть, это знак. Может быть, это шанс начать свою жизнь с чистого листа, отстроить все заново, не опираясь на предыдущие ошибки? Ведь сказано было, что многие знания — многие печали, и…

— И я уверена, что это не мой случай, брат, — сказала я.

Может быть, я и прислушалась бы к его словам в какой-нибудь другой ситуации. В той, где на меня не наседали агенты ТАКС, в той, где я знала бы, что за гусь этот подваливший ко мне Реджи, в той, где можно было бы хотя бы зафиксировать все, как есть, не боясь, что через неделю оно опять исчезнет.

Кстати, об этом нюансе я Джеремайе Питерсу говорить не стала. Если он тот, за кого себя выдает, то сотворенное им чудо само поймет, что мне надо.

А если нет, то какой смысл?

Оказавшись с Джеремайей лицом к лицу — нас разделяло всего около двух метров — я окончательно убедилась, что этот человек мне не знаком, но это была не новость. Реджи тоже оказался мне незнаком, хотя он утверждал, что раньше мы встречались при довольно странных обстоятельствах из разряда тех, о которых фиг забудешь.

Но судя по реакции Питерса, он тоже понятия не имел, кто я такая. Если Грег прав, и нас с Джеремайей действительно что-то связывает, эта связь пока никак себя не проявила.

— Веришь ли ты, что можешь вспомнить все тобой позабытое, сестра?

— Ну так, — сказала я. — Пятьдесят на пятьдесят.

— Другого ответа я и не ожидал, — провозгласил он. — Но моя вера необъятна и ее хватит для нас двоих. Исцелись!

Он воздел руки. Аудитория затаила дыхание.

А больше ничего не произошло. Я не почувствовала в своем состоянии никаких изменений. Каскад воспоминаний не обрушился на мое сознание бурным потоком и не смыл остатки вменяемости в море безнадеги.

— Похоже, осечка, — сказала я. — Со всяким может случиться.

— Ты помнишь все! — крикнул он, снова воздевая руки.

— Э… боюсь, что нет.

Он удивился.

Это было искреннее удивление человека, раз за разом успешно проделывающего какую-то рутинную, отработанную до автоматизма операцию, ну, типа забивания гвоздей, посреди которой внезапно что-то пошло не так. Причем, не просто не так, а сильно не так.

Как если бы гвоздь выхватил у него из рук молоток и заговорил.

Кроме удивления, на его лице отразилось непонимание.

И тревога.

У него не получилось. Он понял это по выражению моего лица еще после первой попытки. У него не получилось, и он не понимал, почему.

У меня была версия: до меня он имел дело с подставными, с липовыми больными, но сам этого не знал. Наверное, помощники в курсе, и они все организовали, вот парень и уверовал в свои способности.

Эта версия не билась с тем фактом, что на лицах ассистентов, которые я могла рассмотреть, читались ровно те же эмоции, что у их босса.

Зал хранил гробовое молчание.

— В любом случае, спасибо за попытку, — сказала я по возможности ровным голосом, пытаясь игнорировать подкативший к горлу комок.

Неужели на какой-то миг я на самом деле поверила, что все может решиться вот так просто, по мановению руки самопровозглашенного целителя? Откуда во мне вдруг взялась эта вера в чудо? Прослушанная проповедь так повлияла?

— Подойди ближе, сестра.

— Наверное, не стоит. Я лучше пойду…

Он сам сделал два шага мне навстречу и возложил правую ладонь на мой лоб. Его лицо исказилось от напряжения.

— Исцелись!

Мне уже стало перед ним неудобно. Перед ним и перед аудиторией, которая так благосклонно принимала предыдущие чудеса. Я уже начала подумывать о том, чтобы подыграть ему и прокричать на весь зал о свершившемся чуде, когда он отнял ладонь, сделал шаг назад и снова уставился на меня.

— Я не понимаю, — сказал он. — Ты для меня — как закрытая книга, сестра. Такого со мной раньше никогда не случалось.

Все когда-нибудь бывает в первый раз. Обидно, конечно, что его таланты дали осечку именно на мне, но, видимо, исцелять слепых, хромых и жирных куда проще. А тут — очевидная болезнь мозга, а мозг для современной медицины до сих пор является тайной за семью печатями и всякое такое.

Конец выступления был смазан, но похоже, что Питерса это абсолютно не занимало.

— Ты не останешься без моей помощи, сестра, — сказал он. — Найди меня после того, как мы здесь закончим. А еще лучше — приезжай в нашу общину, и я посмотрю, что я могу для тебя сделать. Помни, что надежда всегда есть.

Он казался абсолютно искренним. Он говорил с такой страстью и таким участием, что я была готова ему поверить. Он был настолько убедителен, что на какой-то миг показалось, ему это даже нужнее, чем мне.

Не думаю, что дело было именно в помощи. Скорее, ему хотелось разобраться, что происходит. И ему было наплевать на то, что он мог потерять часть аудитории из-за того, что представление пошло не по плану.

— Ладно, — сказала я. — Найду тебя после.