Духи Минска - Екатерина Стрингель

на то, как мама обрабатывала рану. Впервые я видел, как папа плачет. Я старался не смотреть на рану, иначе мне тут же становилось плохо. Когда ногу перебинтовали, папа начал успокаивать нас с сестрой. Говорил, что все будет в порядке, что мы скоро выберемся. Но верилось с трудом.

После того случая мы начали еще сильнее бояться ходить наверх. Мы экономили воду и продукты, часто собирались вокруг нашего очага в шахте и много разговаривали. Мы поддерживали друг друга как могли.

Чтобы как‐то успокоить Аню, я сделал для нее игрушку. Приделал к крышке консервной банки из-под сгущенки глаза из заклепок, а изнутри приклеил язык из красной ткани. Она назвала игрушку «лягушонок Му». Сестре нравилось с ней играть. Она привязывала ее к веревке и делала вид, что это ее питомец. Я всегда подыгрывал.

Немного спасало еще и то, что с нами в подвале находилась семья Аниного друга Пантелея, они спустились вместе с нами. Они с Петелей одногодки и часто гуляли вместе на улице. Он тоже старался успокаивать и поддерживать Аню. Обнимал ее, пока она плакала, и придумывал сказки, чтобы отвлечь. Мама всегда думала, что когда‐нибудь они поженятся. Но последние события ставили под вопрос наше будущее в целом.

На запасах и всем том, что нашли в папиных складах, мы смогли прожить пару недель. Страх в людях сменился на злость. Они сильно нервничали, срывались друг на друга, ссорились.

Мы собрали совет и разделили оставшуюся еду на каждого человека. Постарались поделить честно. Мы сделали отдельный склад, повесили на него замок, назначили ответственных, и они каждый день выдавали еду и воду по чуть-чуть. Слишком мало, чтобы утолить голод. Есть хотелось всегда. Я отдавал часть своей порции младшей сестренке. Ей нужнее.

Так продлилось еще пару недель. Однажды муж соседки попытался проникнуть на склад с запасами, чтобы украсть для себя побольше. Требовалось как‐то его наказать, и мы сделали в одной из камер изолятор, куда отправили его на пару дней. Страшнее голода было только сидеть там без общения и поддержки.

Отец соорудил себе трость из куска металлической трубы. Так он мог передвигаться по подвалу. Ночами он кричал от боли, даже во сне. Аня просыпалась и начинала плакать, я успокаивал ее, пел колыбельную.

Однажды тетя Зоя попыталась убить своего мужа. Она всегда казалась мне немного того, кричала на всех, но подвал сделал ее еще злее. Тетя Зоя припомнила мужу все старые обиды и решила, что он тут лишний. Ее остановили в тот момент, когда она душила его спальником. Соседи схватили ее за руки и надолго отправили в изолятор. Тетя Зоя громко кричала и посылала проклятья. Еще одна семья попыталась сбежать отсюда. Они убежали на поверхность, несмотря на наши предостережения. Прошло несколько часов, и они вернулись назад.

Еды и воды становилось все меньше. Потом у нас закончились свечи. Слабый свет, исходящий от шахты лифта, стал нашей единственной связью с миром. Когда нужно было обработать рану или сделать что‐то еще, подходили к шахте. Остальное время мы жили в темноте, на ощупь.

За это время я очень сильно отощал и заболел. Мне становилось то очень холодно, то очень жарко, постоянно кружилась голова. А когда я вставал на ноги, в глазах темнело, и я видел звезды. Мама говорила, что у меня лихорадка.

Но даже в таком состоянии я старался заботиться о сестре. Рассказывал ей разные истории, делал игрушки из всего, что попадалось под руки: из дерева, кусков ткани, упаковок от еды. Я чувствовал свою ответственность. Мне хотелось защитить ее от всего мира и сделать так, чтобы она никогда не плакала. С каждым днем мне становилось хуже. Голова не соображала, все как в тумане, я старался поменьше двигаться. Аня не отходила от меня ни на шаг, я сжимал ее маленькую теплую ладошку и чувствовал, как она дрожит.

Мама давала мне какие‐то таблетки, после них становилось немного получше, но ненадолго. Мне казалось, что я горю изнутри. Словно наш подвал провалился к центру земли и его подогревала лава, как мясо в печи. Мясо в печи… Оно мне часто снилось. Вся еда мне часто снилась, есть хотелось всегда. Мой желудок, казалось, начал переваривать сам себя и сжался до размера грецкого ореха. Я мечтал не о мире на всей земле, а о запеченной картошечке с укропом и парном молоке сразу из-под коровы, которое приносила нам каждое утро бабушка в деревне.

Один раз мне приснился сон, что все закончилось и мы вышли на улицу. Там ярко светило солнце, перед магазином стояли люди с едой и цветами. Они встречали нас как героев. Затем мы всей семьей поехали к бабушке в деревню, я пил молоко прямо из бидона, рисовал на мольберте пейзажи, как нас учили в художественной школе. Я ведь ни разу так и не съездил на пленэр. Я был настолько счастлив, что не хотелось просыпаться. Маковое поле я рисовал очень долго, а когда закончил, мне захотелось показать рисунок родным. Я побежал в дом, но там никого не оказалось. Я искал их повсюду, но не мог найти.

Я вышел из дома, обернулся, а за мной стоял не бабушкин деревянный дом, а наш городской, разрушенный наполовину. Вместо залитого солнцем поля появился асфальт, пепел и куски кирпича. Мне захотелось кричать, но я не мог. Голос пропал, как в немом кино. Я начал щипать себя в надежде проснуться, но ничего не происходило. Я побежал в магазин, прошел мимо поваленных стеллажей, прошел на склад, спустился в подвал.

Там было пусто. Снова горел свет, электричество восстановили, повсюду валялись вещи, спальники, бутылки из-под воды. Лежали безжизненные тела тети Зои, дяди Гриши и его жены. Я пошел к тому месту, где жила наша семья. Скомканные спальники пустовали. Я ходил по коридорам, пытаясь найти кого‐нибудь. Мои родные пропали. Я зашел в последний склад и остановился как вкопанный. На полу лежало мое тело, а на животе – Анина игрушка из консервной банки, лягушонок Му.

Это так странно – видеть себя со стороны: как будто сам себе не принадлежишь. Я смотрел на ссохшееся тело и открытые синие глаза, так похожие на мамины.

Меня очень сильно тянуло к телу, я попытался даже лечь на то же самое место, чтобы соединиться с ним. Но ничего не происходило, только пустота и полное отсутствие чувств. Даже нестерпимая боль и слабость незадолго до смерти казались сладкими и желанными ощущениями,