Почти идеальный мир - Лоран Гунель

Костелло выслушал, холодно глядя на него, и в ответ сказал:

– Я подумаю.

А снова открывая дверь дома, прибавил:

– Мне казалось, у Робера здесь не было семьи – все они жили на территории Изгоев.

– Именно так, – глядя на него в упор, ответила Эва. – Совершенно верно.

Не прибавив ни слова, Костелло закрыл за собой дверь.

Эва и Давид направились к машине.

– Ты видела реакцию его жены? – сказал Давид, когда они отъехали подальше, где их никто не услышит.

– Видела. Все это очень странно…

– Все это очень любопытно… Но в любом случае мы зря сюда приехали.

– Ничто на свете не происходит зря.

Он вдруг резко остановил машину.

– Что случилось?

– Есть у меня одна идея, – сказал Давид, доставая телефон.

Он набрал номер Миотезоро, и тот сразу ответил.

– Мне нужна помощь. Загляни, пожалуйста, в медкарту Робера Соло, узнай координаты его лечащего врача.

После короткого молчания тот спросил:

– Ты опять об этом деле?

– Да. Я думаю, он сможет добиться вскрытия.

Миотезоро глубоко вздохнул:

– Давид… Завязывай-ка ты с этим. Так нечестно по отношению к девушке. Она в трауре, а ты запутываешь ее и не даешь спокойно отгоревать. И все ради того, чтобы продолжить ваши отношения… Найди другой способ, поганец!

Давид ощутил, как в нем снова поднимается чувство вины. Эва смотрела на него, но, видимо, реплики Миотезоро не слышала.

– Поговорим об этом позже. Ты найдешь мне координаты врача?

Часов через пять они вернулись в город, где их тепло принял врач, маленький старичок с совершенно седыми волосами. Лицо его избороздили обаятельные мимические морщины, и такие же морщинки окружали его добрые, глубоко человечные глаза. Давид это сразу же оценил и проникся к старику доверием.

Кабинет врача располагался в одном из немногих старинных городских домов: потемневший от времени паркет, лепнина на потолке и потускневшие стены неопределенного цвета, куда плохо вписывалась белизна врачебного халата.

– Для меня Робер Соло был не просто пациентом, он был моим близким другом, – сказал доктор. – Я очень уважал его как великого социолога. В своем кругу он был широко известен.

Давид украдкой подмигнул Эве. Какой прекрасный человек этот доктор – он наверняка поможет.

– Вы – наша последняя надежда, – объявил Давид.

– Ну хорошо, начнем. Рассказывайте. Вам повезло: у меня сейчас «окно», не придет один из пациентов. Это случается весьма редко!

– Так вот…

Врач слушал внимательно, изредка задумчиво кивая, а дослушав, помотал головой:

– К сожалению, чтобы вам помочь, у меня нет достаточных полномочий. В случае смерти любого пациента все медицинские данные, а бывает, и данные полиции, собирают воедино и анализируют с помощью программы, которая сама решает, требуется ли вскрытие. И противоречить системе не может никто.

Все замолчали.

Эва слегка зарделась, и Давид впервые увидел, как она сердится.

– Но это какое-то безумие! – резко бросила она. – У вас в стране все полномочия принимать решения принадлежат машинам! Даже в вашем случае! Но вы же все-таки врач, вы не можете так перед ними пасовать. У человека есть способность, которой никогда не будет ни у одной машины, какова бы ни была мощность их микропроцессоров. Эта способность называется интуицией. Если вы лишите пациентов своей медицинской интуиции, вы станете ни на что не годны, потому что все остальное машины сделают лучше вас, и…

– Так, – вмешался Давид, – предлагаю на этом остановиться. Моя подруга тяжело переживает дядину смерть, и слова у нее обгоняют мысли. Я…

– Нет-нет, она не ошиблась! – произнес доктор, и голос у него дрогнул. – Более того, она совершенно права. Я целую вечность твердил то же самое, но что поделаешь… невозможно идти против хода истории… Знаете, некоторое время назад «Национальная медицинская библиотека» в Соединенных Штатах опубликовала одну научную работу. Году в две тысячи двадцатом, по-моему. Эта работа показала, что при использовании интуиции медикам в девяноста четырех процентах случаев удавалось точно оценить, какие проблемы со здоровьем имеются у пациентов. Я помню очень ясно, потому что на меня это произвело огромное впечатление. В то же самое время во Франции завкафедрой лечебного дела медицинского факультета Брестского университета Жан-Ив Ле Рест сделал интересное наблюдение: при обнаружении тяжелых и трудно поддающихся диагностике патологий, таких как легочная эмболия, обыкновенная интуиция дает лучший результат, чем множество «научных достижений».

Давид снова обрел надежду.

– Эва интуитивно чувствовала, что смерть ее дяди не была естественной. И только вскрытие могло бы пролить свет на истину.

Врач долго молчал, и Давид не сводил с него глаз. Наконец старик печально вздохнул:

– Я все понимаю, но мне не хватит смелости пойти против системы… Я не боюсь, хотя некоторые мои коллеги вычеркнуты из ученых рядов за то, что высказали идеи, расходящиеся с общепринятыми. В моем возрасте это не стало бы драмой. Но в эпоху раскола мне пришлось выбрать лагерь. И я свой выбор сделал, хотя это было нелегко, потому что я не поддерживал ни одну из двух моделей общества. Но выбор был за мной, я его сделал и с тех пор его придерживаюсь, потому что нельзя одновременно находиться и внутри, и снаружи. Если сделал выбор по совести и от души, надо хранить верность этому выбору. Иначе так и будешь блуждать в неуверенности и неудовлетворенности…

Снова повисло молчание. Врач – цельный, честный человек, спорить тут бессмысленно. Поэтому Эва сдержалась, но на ее лице ясно читалось разочарование.

– Тело лежит в морге центральной больницы, – в отчаянье сказал Давид. – Вот, возьмите, это моя карточка. Сверху я написал имя моего контакта в морге. Он мой друг, он в курсе дела. Если вы передумаете…

Они вышли на улицу, под ослепительный свет. Давид ускорил шаг, чтобы догнать Эву, которая шла очень быстро, и по походке можно было догадаться, насколько она взбудоражена.

– Вы тут все стали абсолютно неспособны принимать хоть какие-то решения! – выкрикнула она. – Вы поручили это алгоритмам, которые всё за вас решают!

Давид еще не видел ее в таком гневе.

– Никто ничего алгоритмам не поручает. На них опираются, чтобы сделать рациональный выбор, а это совсем другое дело. Именно так последователи Декарта доводили до совершенства свои решения.

– Но совершенных решений не существует! Потому что мир всегда сохраняет частицу тайны, и мы никогда не понимаем до конца, что происходит. Даже Декарт утверждал, что быть человеком означает компенсировать ограниченность интеллекта безграничной свободой выбора[8]. В кои-то веки он отказался от картезианства! Наша воля,