Фантастика 2025-75 - Андрей Буряк

Шварц ответил не сразу, еще с полминуты трамбовал барахлишко:

- Сказал, чтобы я его до бэтэра довел и на базу сопроводил.

- Везет же некоторым, - с нескрываемой завистью произнес любитель лысых женщин. - Ты только это, Шварц, заранее оттелеграфируй кто Гнутого куснул. Пусть меры примут. А то возвращаться будет некуда.

- Оттелеграфирую, - буркнул вовсе не похожий на везунчика Шварц.

- Жопы в горсть! - разнесся над полянкой зычный голос старпома.

Грачи принялись собираться и обвешиваться.

- А меня! Со мной что?! - вдруг жалобно заныл вроде бы уснувший Гнутый. - Кач, ты меня бросаешь? Бросаешь, падла?! Да знаешь кто ты после этого? Ты…

- Завали хлебало, - с неприязнью сказал Качака, - никто тебя, говна кусок, не бросает. Со Шварцем к бэтару идешь, потом на базу. А вернусь, за падлу ответишь, ублюдок.

Заметно поредевший отряд удалялся размеренным неспешным шагом от полянки, на которой трагедии еще не закончились. Оставшийся с раненым Шварц вытаскивал из бокового кармана рюкзака аптечку. Время от времени оборачивался на удаляющуюся, теряющуюся за ветвями и листьями вооруженных людей.

После инцидента с мутантом Качака стал осторожнее. Сбавил темп, часто останавливался, прислушивался, то и дело сверялся с ПДА, словно вот-вот прибудут на место. Не отошли и километра, как он объявил перекур. Вертелся на месте с ПДА и негромко поругивался:

- Да что за фигня. И тут… Ничего не пойму, - потом громко спросил: - Пистон, у тебя с ПДА все впорядке?

- У меня нет ПДА, - ответил наемник, - ты же сам забрал. У нас у всех забрал.

- Черт, точно, - досадовал старпом.

- А что случилось? - поинтересовался Соха, глядя настороженно на старпома.

- Так, ничего, - ответил тот, - лагает чутка.

Все перекурили, топтались на месте и поглядывали на командира. Старпом медлил, был не в духе и закурил вторую сигарету. Не докурив отбросил, сухо сказал: «Возвращаемся», - и первым пошел по старому следу.

К ели они вернулись через двадцать минут. Под ней сидел Гнутый, всхлипывал и вздрагивал плечами, словно рыдал. Когда подошли вплотную, он поднял забинтованную голову, и оказалось, что он смеялся. Смеялся неудержимо, до слез, до бессилия выражаться. У его ноги в листьях валялся нож, хотя нетрудно было заметить, что его собственный находился в ножнах на поясе.

- Ты чего, Гнутый? - Качака склонился к забинтованному до подбородка грачу. - Че ржешь, как параша последняя?

От его слов Гнутый зашелся еще сильнее, затрясся всем телом. Качака поджал губы и с размаха влепил ему увесистую затрещину. Забинтованная голова дернулась в сторону. Гнутый повалился вправо, оперся на руку. Всхлипывая и задыхаясь, поднял левую открытой ладонью в умоляющем жесте. «Подожди, - давился он всхлипами, - ща, ща расскажу. Не колоти, стой. Ща расскажу, оборжетесь», - и он снова зашелся смехом, повалился набок и так трясся еще минуты две. Старпом стоял над ним глыбой, буравил взглядом и терпеливо ждал.

Гнутый успокоился внезапно. Поднялся, рукой сделал движение по бинтам, словно вытирал от слез глаза, затем серьезным спокойным тоном сказал: «Дай закурить».

Качака, нервно дергая губами, достал сигареты, выбил одну, протянул Гнутому. Тот вставил ее в щель между бинтами, зажал фильтр зубами, пробубнил: «Огоньку». Старпом достал зажигалку, поднес к кончику подрагивающей сигареты. Гнутый раскурил, в благодарность качнул головой.

- Ну, - нетерпеливо сказал Качака, - говори.

Гнутый сделал затяжку, затем произнес спокойным голосом, словно говорил о пустячных делах:

- Не получилось у Шварца меня в расход пустить, - в прорехе между бинтами его мокрые зубы то появлялись, то пропадали. Глаза поблескивали из дыр мокротой и смотрели прямо на старпома. - Только он ножичек вытащил, как к нему шасть из-за дерева кореш. Прикинь, Кач, он здесь поблизости был, за нами наблюдал. Ага. Подождал, пока вы свалите, и проявился. Зашел сзади к твоему Шварцу, лапку так аккуратненько на головку положил, а я все вижу, лицом к ним сижу. У Шварца глаза закатились, рука из-за спины выпала, а из нее ножичек вон тота, что у ноги твоей лежит.

Гнутый подбородком показал, куда смотреть. Качака неохотно взглянул на клинок.

- Потом они встали и как два закадычных дружбана двинули в чащу, - Гнутый снова мотнул подбородком, только уже вправо от себя, - разве что песен не пели, - на этих словах ровные интонации сменились на мстительную издевку. - Надо было тебе, Кач, меня самому грохнуть, тогда бы, глядишь, Шварц целым остался, - от злости Гнутый скрежетнул зубами.

- Кто это был и как давно ушли? - спрашивал старпом, не замечая злости.

- Пошел ты на хер! - выплюнул слова Гнутый и тут же получил коленом в лицо. От удара его голова отлетела назад и с силой врезалась затылком в ствол. На плечи и за шиворот ему посыпалась кора, застряла в бинтах. Сигарета сломалась, припечаталась к марлевке и дымилась.

- Сука, - простонал Гнутый, его руки подлетели к голове, прижались к бинтам. Он обжегся о сигарету, зашипел, нервным движением смахнул ее.

- Гнутый, - вразумительно вещал Качака, наклонившись к самому его уху, - если ты по-хорошему расскажешь, я тебя, может, и пожалею, а если будешь кобениться и дерьмо из себя давить, в фаршмак размажу. От боли будешь выть белугой, кровью захлебываться, никакие обезболивающие не помогут. И все равно, сука, расскажешь, как миленький расскажешь, только десять, максимум пятнадцать минут займешь моего драгоценного времени. А когда я из тебя вытрясу душу вместе с информацией, с переломанными ногами оставлю здесь дожидаться кореша. Усек?

Гнутый кивнул.

- Вот и хорошо. Че за кореш-то? - спросил старпом, словно и не было ничего.

Некоторое время Гнутый хлюпал носом, а потом загнусавил:

- Тварь эта человеческого роста, - шмыгнул носом, втягивая кровавые сопли, - большие желтые глаза во всю голову с двумя зрачками в каждом. Зрачки узкие, как у козы, - снова зашмыгал, продолжил: - Когда Шварца за бошку сзади взяла, они резко расширились и глаза черными вмиг сделались. После чего Шварц и откинулся. Я так понял, она его под контроль взяла. Глаза у Шварца закатились, он, как марионетка стал, - снова хлюпанье носом. - Она и меня пыталась залапить. Смотрела в глаза, я ничего сделать не мог, словно парализованный, вторую руку плавненько так мне