Новый Олимп - Алексей Гравицкий

Осмысление себя в бренном мире произошло не сразу. Сперва в голове вспыхнула боль, потом пришло ощущение сухости во рту. И я рефлекторно сглотнул.

– Проснулся, – поделился наблюдением приятный женский голос откуда-то сверху.

Я открыл глаза. Надо мной склонилась удивительно красивая девушка. «Таких в жизни не бывает», – была первая мысль, пришедшая этим похмельным утром в мою разламывающуюся голову. Мраморная кожа, словно выточенные из камня великим мастером совершенные черты лица, золотистые локоны, огромные глаза, в которых плясали озорные искры. Она казалась идеальной и при этом была живой. Если б не похмелье, я бы, наверное, решил, что умер, попал в рай и надо мной теперь склоняется ангел, вот только головная боль скорее наталкивала на мысль о девяти кругах ада.

– Привет, – улыбнулась мне девушка-ангел.

– Привет, – пробормотал я через силу, приподнялся на локте и… почувствовал, что начинаю сходить с ума.

Я лежал на огромной двуспальной кровати, застеленной золотистым шёлком. Металлические ножки моего ложа утопали в пушистом ковре самого натурального мха. Кованая спинка кровати подпирала уносящийся ввысь ствол сосны. Другой мебели не было. Кое-где из мха выглядывали шляпки грибов. И этот натуральный ковёр раскинулся докуда хватало глаз, а их хватало до стены, оклеенной виниловыми обоями весёлой расцветки с массивной межкомнатной дверью.

Где-то щебетали птицы, справа журчал ручей. Я повернул больную голову и понял – не ручей. Под соседней сосной стоял Георгий Денисович и безо всякого стеснения справлял нужду под дерево. Мысль о сумасшествии всё настойчивее протискивалась сквозь пульсирующую боль в висках и затылке.

– Где я?

– Здрасьте, приехали, – с сожалением отозвался Георгий Денисович, застёгивая ширинку.

– Слушай, Гер, а ты уверен, что он может быть полезен? – поинтересовалась девушка-ангел.

– Вчера по пьяни он выдавал трезвые мысли, – пожал плечами тот и посмотрел на меня, будто оценивая мои мыслительные способности. – М-да… как писал один ваш беллетрист: «разучилась пить молодёжь, а ведь этот ещё из лучших»^[1]. Что, совсем ничего не помнишь?

Не имея сил на ответ, я помотал головой. Никогда не делайте этого с похмелья! В черепной коробке взорвались разом Хиросима, Нагасаки и, должно быть, ещё пара каких-то неведомых хиросак. Я застонал, без сил повалился на подушки. Вместо потолка над головой нависали сосновые ветви, сквозь которые пробивался мягкий рассеянный солнечный свет. Чтобы окончательно не свихнуться, я закрыл глаза.

– Бедненький, – снова зазвучал мелодичный женский голос. – Как же ему плохо-то.

– Ты у меня дома, – безжалостно разрушил мелодику тенор Георгия Денисовича.

– А почему сосны?..

– Вот даёт! – восхитился Георгий Денисович. – Сам же вчера орал, что устал и хочешь спать на мху под соснами. Вот тебе и сосны. А ночью на мху холодно было, так что я тебя на кровать переложил.

Я хотел спать на мху под соснами, и он уложил меня под сосной у себя дома, а потом подложил между мной и мхом кроватку, потому что ночью было холодно. Не скажу, что мне сильно полегчало от такого объяснения. Своих же вариантов толкования происходящего у меня было всего два, и, выбирая между розыгрышем и белой горячкой, я всё больше склонялся ко второй версии.

– Гер, не издевайся над мальчиком, дай ему отвара. А лучше – листьев пожевать, – снова зажурчал голос девушки. – Пусть придёт в себя после вчерашнего.

Её тембр ласкал слух, но суть сказанного мне не понравилась. Отвар, листья… Наркопритон какой-то. И от чего я должен отходить? Чем они меня накачали вчера?

– Держи.

Я открыл глаза. Георгий Денисович протягивал мне два небольших овальных листочка яблони или груши, насколько мне позволяли судить об этом небогатые познания городского жителя в ботанике.

– Прожевать и проглотить, – тоном, не терпящим возражений, распорядился мой вчерашний пассажир.

– Зачем?

– Не бойся, – вмешалась девушка. – Если б он хотел тебя отравить, ты бы уже лежал здесь синий и некрасивый.

Не имея сил спорить, я нехотя принял подачку, сунул в рот и снова закрыл глаза. На вкус листья оказались жёсткими и горькими. Организм мгновенно воспротивился, но Георгий Денисович пресёк желание пойти на поводу у рефлекса:

– Не вздумай выплюнуть. Жуй. Глотай.

Сказано это было так, что мне ничего не оставалось, кроме как жевать. Странное дело, но чем больше я двигал челюстями, тем меньше ощущалась горечь. Зато абстинентный синдром начал рассасываться буквально на глазах. Ушла тошнота, притупилась, а затем и вовсе отступила головная боль, перестал раздражать свет, а после очистилась память, и из её затуманенных глубин возник вечер накануне…

…зал кабачка на Тимура Фрунзе, барная стойка, стол, заляпанный вином, тарелки с сыром, мясом и фруктами, подвыпивший Георгий Денисович и сам я уже достаточно пьяный.