Альфеус Хаятт Веррилл. Повести и рассказы - Алфеус Хайат Веррил

Ознакомительный фрагментНо все время, пока мы разговаривали, в глубине души я задавался вопросом, кто такая мисс Мередит и почему она говорит на этом странном диалекте. Я не чувствовал себя достаточно хорошо знакомым, чтобы задавать личные вопросы, и я не хотел показаться грубым или чрезмерно любопытным. Но в конце концов Мередит сам поднял этот вопрос. Он только что повторил на странном языке то, что я сказал, а затем, повернувшись ко мне, извинился за то, что говорил на непонятном мне языке, заметив в качестве объяснения, что мисс Мередит с трудом понимает английский, поскольку она только недавно научилась говорить на нем.

"Она говорит на нем очаровательно, – ответил я. – Но мне было интересно, какой язык она предпочитает – я, кажется, не могу вспомнить его, и я знаю большинство европейских диалектов.

"Это не по-европейски, – засмеялась Мередит. – Это тукумари – индейский диалект. Возможно, вы никогда не слышали о нем."

"Нет, я никогда про него не слышал. – признался я. – Но понимаете, – добавил я, – я знаю очень мало индейских диалектов. И, если это не слишком личный вопрос, могу я спросить, как случилось, что мисс Мередит так хорошо знакома с индейским языком? Я полагаю, ее няня…

"Нет, – перебил он, – я не думаю, что кто-либо из Тукумари когда-либо посещал самые отдаленные аванпосты цивилизации. Во всех смыслах и понятиях это неизвестное племя. Это долгая история. Кстати, вы когда-нибудь слышали о птице Ваупоне или о людях-обезьянах?"

"Я никогда не слышал об этой птице, – сказал я ему, – по крайней мере, не под таким названием. Но я слышал истории о людях-обезьянах – чисто вымышленные и фантастические истории об индейцах, конечно."

– Мередит улыбнулся.

"Опасно осуждать что-либо как чисто фантастическое, если мы не уверены, – заметил он, вставая. – Извините, я на минутку, – добавил он. – Я хотел бы показать вам образец, который есть у меня в каюте".

– Мгновение спустя он вернулся с длинным тонким свертком, завернутым в ткань из коры. Развернув его, он показал великолепный головной убор из перьев, состоящий из самых замечательных и красивых перьев, которые я когда-либо видел. К ленте из крашеной или окрашенной ткани из коры была прикреплена целая сотня перьев разной длины – от развевающихся перьев длиной более трех футов до коротких, изогнутых, изящных перьев длиной в несколько дюймов, и каждое из них было блестящего, мерцающего королевско-пурпурного цвета, который менялся на лиловый, фиолетовый и пурпурный тени, мягко покачивающиеся на ветру. По размеру, текстуре и форме перья были похожи на перья священной птицы Кетцаль из Центральной Америки, но в тысячу раз красивее изумрудно-зеленых перьев этого знаменитого тотема.

– Я буквально разинул рот от изумления и восхищения при виде этого зрелища.

"Где, черт возьми, вы наткнулись на это? – воскликнул я. – И от какой чудесной птицы были получены эти перья?"

"Перья, – ответила Мередит, – от птицы Ваупона, а головной убор – корона Короля Людей-обезьян. Я могу добавить, что я снял ее с головы короля своими собственными руками, так что в этом нет ничего воображаемого или фантастического. Как я уже сказал, это долгая история, но если вы хотите ее услышать, то очень хорошо."

– Пока он говорил, Мередит протянул руку и надел корону из перьев на голову девушки и что-то сказала на тукумари. Увенчанная изумительной пурпурной диадемой, она, казалось, превратилась в какую-то принцессу инков или ацтеков, и когда Мередит рассказывал историю их приключений, я слушала как зачарованная, потому что эта история была чудеснее любого вымысла.

"Вы помните крушение речного парохода Магдалена? – спросил он.

– Я кивнул.

"Это была ужасная катастрофа, – сказал я. – Насколько я помню, ни одному из членов его экипажа или пассажиров не удалось спастись."

"Среди пассажиров, – продолжала Мередит, – была моя двухлетняя дочь Рут, оставшаяся без матери, на попечении доверенной медсестры. Шокирующая новость дошла до меня в Кауре, и я сразу же повел поисковую группу на место катастрофы. Но не удалось найти ни одного выжившего, даже тело не удалось найти. Пираньи и аллигаторы уничтожили все свидетельства судеб жертв. Пытаясь забыть о своей ужасной потере, я возобновил свою прежнюю профессию полевого натуралиста и следующие пятнадцать лет провел в буше2. Конечно, часто я проникал в неизвестные и неизведанные районы, и во время моего последнего путешествия я оказался в отдаленном районе на одной из лесных рек, в трехстах милях от побережья и от всех следов цивилизации. Моими единственными спутниками были два моих лодочника: Пепе, чистокровный индеец, и Хосе, метис. Все прошло гладко и без каких-либо необычных происшествий, и когда река сузилась, а течение ускорилось, мы поняли, что приближаемся к высокогорью и пределам судоходной воды. Внезапно Пепе на носу лодки перестал грести и поднял руку, призывая к тишине. Затем, когда мы плавали неподвижно, мы уловили слабые звуки человеческих голосов из-за лесистой полосы.

Медленно и осторожно мы двинулись вперед к стене из ветвей и заглянули сквозь листву. За мысом ручей полукругом тянулся вдоль узкого пляжа под берегом, увенчанным огромными деревьями. На пляже было несколько землянок, а на берегу – дюжина или больше хижин с соломенными крышами. То тут, то там виднелись обнаженные фигуры индейцев, а рядом с ближайшим каноэ стояли двое мужчин: один плел веревку из коры, другой обмазывал судно смолой. Мы слышали их голоса, но диалект был мне незнаком. Вскоре Пепе обернулся. "Все хорошо, сеньор", – прошептал он. "Они говорят на метаки и являются моим народом".

Закончив, он выкрикнул слова на своем родном языке, и мы поплыли в поле зрения. Когда мы вышли из нашего укрытия, каждый из индейцев на пляже схватил духовое ружье и приготовился пустить в ход отравленные дротики, если возникнет необходимость. Но несколько слов Пепе успокоили их, оружие было отложено в сторону, и когда наше каноэ коснулось берега, два дикаря схватились за планшири и понесли его вверх по пляжу.

В деревне мгновенно поднялась суматоха, и когда мы сошли на берег, нас окружила толпа шепчущихся, удивленных индейцев обоего пола и всех возрастов, потому что они впервые в жизни видели цивилизованных людей. На их бесчисленные комментарии и вопросы Пепе отвечал на своем родном языке. Вскоре Хосе тоже заговорил, используя особый диалект, который метаки, казалось, понимали.

Время от времени я мог уловить какое-то слово, но большинство было мне непонятно, и, обращаясь к Пепе и Хосе, я спросил их, не говорит ли кто-нибудь из индейцев на диалекте, который я знаю. При моих словах на лицах некоторых мужчин появились хмурые и мрачные взгляды, и я понял, что