Девять принцев Амбера. Ружья Авалона - Роджер Желязны

Так что я вышел в коридор и осмотрелся. Слева коридор упирался в стену с зарешеченным окном. Там были еще двери, по две с каждой стороны коридора – скорее всего, палаты вроде моей. Я дошел до окна и выглянул наружу. Снова трава, деревья и ночь – ничего нового. Я повернулся и зашагал в обратную сторону.

Двери, двери, двери, и ни лучика света изнутри. И тишина, только шарканье моих собственных шагов: позаимствованные ботинки были великоваты.

Часы, тоже позаимствованные у Смеющегося Мальчика[7], показывали пять пятьдесят четыре. Железный прут я заткнул за пояс под белым халатом; при ходьбе прут втыкался мне в бедро. На каждые двадцать футов под потолком приходилась одна лампочка ватт на сорок.

Так я добрался до ведущей вниз лестницы в правом крыле, покрытой ковровой дорожкой и безмолвной.

Третий этаж выглядел в точности как мой четвертый, так что я пошел дальше вниз.

На втором этаже свернул направо, пытаясь найти дверь, из-под которой пробивался бы свет.

И нашел почти в самом конце коридора. Стучать я не стал.

За огромным полированным столом сидел тип в пестром халате и что-то писал в гроссбухе. Это явно была не больничная палата. Тип так и впился в меня глазами, рот распахнулся, готовый закричать, – но крика не было, видимо, я выглядел достаточно решительно.

Он быстро поднялся из-за стола, а я закрыл дверь, подошел поближе и произнес:

– Доброе утро. У вас неприятности.

Людям всегда хочется узнать, какие же неприятности им грозят. Так что секунды через три я услышал:

– Что вы имеете в виду?

– А то, – пояснил я, – что вам грозит судебный иск. За то, что держите меня здесь без связи с внешним миром, и второй, за злоупотребление служебным положением – меня насильно пичкали наркотиками. У меня, можно сказать, уже началась ломка, так что я вполне могу сотворить что-нибудь неприятное…

– Убирайтесь, – был ответ.

Я заметил на его столе пачку сигарет, вытянул одну.

– Сядь и заткнись. Нам есть что обсудить.

Он сел, но не заткнулся.

– Вы нарушаете правила…

– Суд определит, кто из нас что нарушает, – ответил я. – Пусть принесут мою одежду и личные вещи. Я выписываюсь.

– Но ваше состояние…

– Не твое дело. Деньги на бочку – или в суд.

Он было потянулся к кнопке на столе, но я отшвырнул его руку.

– Ну нет, – сказал я. – Раньше надо было нажимать, когда я только вошел. Теперь поздно.

– Мистер Кори, вы самый сложный…

Кори?

– В вашу клинику я не ложился, – проговорил я, – но уж точно имею полное право выписаться, когда мне угодно. А угодно мне сейчас. Так что давай.

– Но вы еще явно не в том состоянии, чтобы выписываться, – ответил он. – Я просто не могу вам этого позволить… Я сейчас кого-нибудь позову, вас проводят в палату, уложат в постель…

– И не пытайся, а то узнаешь, в каком я состоянии. Пока у меня пара вопросов. Первый: кто меня сюда поместил и кто оплачивает мое пребывание здесь?

– Ну хорошо, – вздохнул он – тонкие усики песочного цвета огорченно поникли – и сунул руку в ящик стола.

Но я был наготове.

Я выбил пистолет у него прежде, чем он успел спустить предохранитель. Аккуратненький такой «кольт» тридцать второго калибра[8]. Подхватив оружие, щелкнул предохранителем и навел ствол ему в физиономию.

– Ты ответишь на мои вопросы. Ты явно считаешь меня опасным. Возможно, ты прав.

Он бледно улыбнулся и закурил сам. Ошибка, если он хотел изобразить невозмутимость. Ручки-то дрожали.

– Хорошо, Кори. Если вы так настаиваете… Привезла вас сюда ваша сестра.

Не понял.

– Какая сестра?

– Эвелин.

Ни звоночка.

– Странно. Я несколько лет ее не видел, – сказал я. – Она и не знала, что меня занесло в эти края.

Он пожал плечами:

– И тем не менее…

– Где же она теперь живет? Я хочу связаться с ней, – сказал я.

– У меня нет под рукой ее адреса.

– Так найди.

Он поднялся из-за стола, подошел к секретеру, открыл его, порылся там и достал карточку.

Я впился в нее глазами. Миссис Эвелин Флаумель… Нью-йоркский адрес тоже был мне незнаком, но в памяти я его зафиксировал. Судя по карточке, меня звали Карл. Отлично. Дополнительная информация.

Я заткнул пистолет за пояс рядом с прутом, не забыв, конечно, поставить его на предохранитель.

– Ну ладно, – сказал я. – Где моя одежда и сколько ты мне заплатишь?

– От вашей одежды после аварии мало что осталось, – ответил врач. – Вынужден вам напомнить, что у вас были сломаны обе ноги, причем левая – в двух местах. Откровенно говоря, я просто не понимаю, как вы стоите. Прошло всего две недели…

– На мне все заживает как на собаке, – успокоил его я. – Так как насчет денег?..

– Каких денег?

– Отступные, чтобы я не подавал в суд на твое заведение. За всякие злоупотребления и прочее.

– Не валяйте дурака!

– Кто здесь валяет дурака? Согласен на тысячу, но наличными и сразу.

– Даже говорить на эту тему не желаю!

– А ты лучше подумай. Выиграю я суд или проиграю, но какую рекламу получит твое заведение, если я сумею дать несколько интервью еще до суда, а? Я ведь доберусь и до АМА[9], и до газетчиков…

– Шантаж, – заявил он, – и я тут вообще ни при чем.

– Заплатишь ты сейчас или по приговору суда, – отозвался я, – мне, в общем, без разницы. Но сейчас выйдет дешевле.

Если согласится, значит, я прав и здесь что-то нечисто.

Тип в халате долго буравил меня взглядом.

– У меня нет здесь тысячи, – заявил он наконец.

– Тогда назови сумму сам.

– Это грабеж.

– Нет, Чарли[10], это самообслуживание. Итак?

– В сейфе, наверное, сотен пять найдется.

– Ладно. Доставай.

Покопавшись в небольшом стенном сейфе, он заявил, что там четыреста тридцать долларов. Проверять не хотелось: могли остаться отпечатки пальцев. Так что я принял тощую пачку банкнот и сунул в карман.

– Теперь такси. Какая ближайшая компания обслуживает эту территорию?

Он назвал, я проверил телефонный справочник. Похоже, где-то на севере штата Нью-Йорк.

Я велел ему самому вызвать для меня такси, ибо по-прежнему не знал названия этого места и не хотел, чтобы он знал, в каком состоянии у меня память. Один из бинтов-то был у меня на голове…

Он заказал машину, и я услышал, как он назвал свое заведение: частная клиника «Гринвуд».

Я погасил окурок, закурил новую сигарету и с облегчением плюхнулся в мягкое коричневое кресло возле книжного шкафа, освободив свои бедные ноги от двухсот фунтов