Слезы небожителей - Эйси Джей Миллс

Смирившись с тем, что наказание неизбежно, воришка-неудачник уселся на стул смотрителя и принялся ждать. Прошло совсем немного времени. Разгневанный Томсон выскочил спустя пару минут из соседнего коридора и угрожающе двинулся к Леону, намереваясь как минимум схватить за шиворот и отвесить заслуженную оплеуху.

– Глупый ты самонадеянный юнец! – рявкнул он и схватил мальчишку за грудки. – Это была последняя твоя выходка. Сейчас же сообщу хозяину и отправлю в участок. Уж там из тебя всю дурь выбьют! Посидишь в одной камере с ворами и убийцами, и сразу мозги на место встанут.

Но Леон лишь хмыкнул. Томсон не был злым смотрителем, он лишь любил пугать нарушителей до полусмерти своей грозной физиономией. И хотя ему было всего около сорока, выглядел он уже как старик: худощавый, с проседью на висках и небольшой залысиной на лбу, он едва заметно прихрамывал на левую ногу, хотя бегал все так же резво. Война его не пощадила, но все же позволила легко отделаться, оставив все вышеперечисленное и пару шрамов.

– Давай ты не скажешь Ван’Адлеру обо мне, а я не скажу, что ты испортил старинные документы? – предложил компромисс Леон. – Меня-то он отпустит в любом случае, ведь я ничего не украл, а что он сделает с тобой? Я слышал, что старикам вроде тебя сложно найти работу…

Томсон раздраженно хмыкнул и дернул щеткой над губой, которую ласково называл усами, обдумывая слова юноши.

– Вот же убедительный гаденыш, и чему вас только учат в элитных пансионах, – усмехнулся он. – Я не скажу хозяину, но сообщу инспектору Шефферу и попрошу доставить тебя обратно в пансион. Если не я, то хотя бы он и ваша мадам попытаются тебя вразумить. Ах да… и если это еще раз произойдет, то я уже наверняка отправлю тебя в Скотленд-Ярд[1], доходчиво объяснил?

Он отпустил его и предупреждающе хлопнул по плечу, прежде чем выйти на улицу. Вот только Томсон не знал, что Леон пребывал в пансионе не в качестве учащегося, а в качестве рабочей силы. По правде говоря, юноша действительно там учился, но после некоторых событий образ жизни пришлось изменить, и в ходе этого он едва не оказался на улице. Денег, чтобы оплачивать обучение, у него не было, но по стечению обстоятельств он смог устроится туда на подработку в обмен на кровать в чулане и остатки еды со столов богатеньких деток.

Воспоминания вызвали в нем лишь нервную усмешку. Он уселся на подоконник и стал наблюдать за смотрителем, что в свете фонарей пытался кого-то найти, а когда заметил, то смешно воскликнул, сложив губы трубочкой, и поманил ладонью. Томсон подозвал на улице беспризорного мальчишку в старом кепи, который часто подрабатывал доносчиком в этом районе, вложил ему в ладонь монету и пообещал еще одну, если тот приведет инспектора Шеффера и передаст сказанное дословно. Мальчишка быстро согласился: утром он не смог продать ни одной газеты и рисковал остаться голодным, а тут за плевую работу монету подкинули, а если и вторую дадут, то и завтра голодать не придется.

К тому моменту, когда до инспектора Шеффера дошла новость, где опять просиживает штаны его проблемный подопечный, прошла уже четверть часа. Предугадать первые слова служащего в шляпе с тульёй оказалось проще простого: Шеффер всегда объявлялся с суровым выражением лица и тяжелой походкой, после чего громко объявлял:

– Леон Самаэлис, вы арестованы за проникновение на частную собственность и оказание сопротивления сотруднику охраны! Вы имеете право на воспитательную беседу с сотрудником полиции и сопровождение домой.

– Пожалуй, откажусь, – резко прервал Леон болтовню Шеффера. – Вам еще не надоело ломать эту комедию из раза в раз?

Леон спрыгнул с подоконника, на котором сидел все это время в ожидании инспектора, и без интереса поплелся наружу, где их ждал констебль. Подзатыльник нагнал Леона почти сразу же, как тот поравнялся с Шеффером.

– Беседу о вежливости тоже провести следовало бы, поганец, – оскорбленно буркнул Шеффер.

Леон не ответил, молча дождался, когда Шеффер попрощается с Томсоном, и залез в кэб[2]. Разговор с инспектором не входил в перечень его любимых занятий. Шеффер заслуживал звание хорошего человека, – на этот счет сомнений не возникало, – но был чересчур оптимистичным и даже мягким, что у Леона, смотрящего через призму реализма, это просто не укладывалось в голове. Как этот человек вообще дослужился до инспектора в вечно мрачной Англии, где в любом проулке тебя может поджидать озлобленный безработный или шайка мелких разбойников?

– Колись, парень, ты ведь неспроста опять забрался в музей Ван’Адлера? Нашел что-нибудь?

Заинтригованный Шеффер облокотился на сиденье и расстегнул пальто. Судя по натяжению ткани, молодой инспектор набрал в весе, и это причиняло ему дискомфорт, но денег на перешивку служебной одежды не было. Он так часто стал расстегивать пальто, что верхние пуговицы начали затираться, теряя былой блеск.

– Ничего существенного, – умолчал Леон.

Шеффер был на редкость добропорядочным полицейским, но жизнь воспитала в Леоне недоверие к людям. Уж слишком часто его предавали за пару шиллингов[3]. Многие считали его дураком, а его идеи – глупостью, ведь юноша не смог достойно выучиться, прежде чем упал в яму бедности; его называли ничтожеством и вестником несчастий, рожденным под теплой звездой, но отвергнутым небом, благословленным Богом, но поцелованным дьяволом и еще много чего другого, на что могла быть способна человеческая жестокость.

Видя, что Леон не проявляет никакого интереса к разговору, инспектор устало вздохнул.

– Зря ты скалишься, я ведь помочь желаю. Я обещал твоим родителям…

– Вокруг меня слишком много людей, которые «заботятся» из-за нелепых обещаний, – раздраженно перебил Леон, наконец повернув голову к инспектору. – Но лишь один действительно помог тогда, когда я в этом нуждался. А что сделали вы, Шеффер? Если хотите заботиться о проблемном ребенке, то на улицах Лондона сотни тех, кому это нужнее, чем мне.

На это инспектору было ответить нечего. Он расстроенно замолчал и уставился в окно. Серые улицы Лондона ночами выглядели еще более мрачно и навевали апатию. Вот и он, погрузившись в гнетущие мысли, рассматривал быстро сменяющиеся за окном дома из обшарпанного кирпича и желтой штукатурки.

Молчание повисло в экипаже тяжелым туманом. Леон понимал, что порой был резок в выражениях; общение с простыми работягами превратило его речь в сборник грубостей и злобных насмешек, сделало его совсем не похожим на выходца из ученой семьи, и все же он старался контролировать свою язвительность. Осознавая, что его упрек прозвучал весьма болезненно для ранимого Шеффера, Леон снова открыл рот:

– Шеффер, вы ведь…

– Инспектор Шеффер, попрошу, – поправил мужчина.

– Инспектор Шеффер, – с натяжкой в голосе исправился Леон, – у меня и в мыслях не было вас оскорбить. Я хочу сказать, что нахожу этот разговор довольно личным для себя, и был бы признателен, если бы вы прекратили настаивать. Все, что я мог сообщить, я уже рассказал, а теперь, если вы не возражаете, я уединюсь в собственных мыслях, чтобы прекратить эту бессмысленную беседу раз и навсегда.

Услышав такую почтительную речь из уст парня-оборванца, Шеффер удивленно присвистнул.

– Будь по-твоему, – смиренно поднял руки инспектор. – Я сообщу тебе, когда мы будем на месте.

Теперь, когда Шеффер наконец оставил его в покое, у Леона появилось немного времени, чтобы скрытно за ним понаблюдать. Внешне он был весьма солиден и хорошо сложен, высок – около шести футов[4], – но из-за добродушного взгляда