Ненормальный практик 3 - Отшельник Извращённый

— А ты думал, на курорт везут? — хмыкнул Митька, ловко сворачивая самокрутку из припрятанной дряни, которую громко обозвал табаком. — «Чёрный Лебедь», папаша! Теплее уже не будет, зуб даю! Говорят, медведи белые там строем ходят и водку из самовара пьют, шоб не замерзла!

— Брехня, — буркнул убийца Фрол-Егор. — Нет там ни хрена. Только снег, лёд и смерть.

— Ох, мне бы сейчас… — мечтательно протянул Степан, глядя в потолок. — В «Золотой Якорь»… там девки… пиво рекой… эх! А потом морду кому-нибудь набить… хорошо!

— Во-во! — подхватил Митька. — Я как-то раз, на Невском, такую фифу обчистил! У неё в ридикюле, прикиньте, не только кошель тугой, а ещё! Флакончик французских духов и… кружевные панталоны! Запасные, видать! Я те панталоны потом за бутылку водки толкнул!

— Идиот, — снова буркнул Фрол-Егор. — Духи надо было толкать. Дороже стоят.

— Да что вы всё о бабках, да о бабах! — взвыл Захар. — Жрать охота! До смерти! Вчерашняя баланда… да разве ж это еда⁈ Вот у меня в трактире… поросёнок молочный с хреном, да под рюмочку анисовой…

Сижу и слушаю этот незамысловатый трёп. Обычные разговоры людей, лишённых будущего и пытающихся согреться воспоминаниями. Каждый цеплялся за какую-то свою иллюзию: Митька — за воровскую удаль, Степан — за пьяный разгул, Захар — за сытую купеческую жизнь. Только убийца ничего такого не припоминал.

Мне же всё равно. Пусть болтают. Пусть вспоминают. Ноют. Их судьба меня не касается.

Откидываюсь на борт, закрываю глаза.

Так проходит час.

Второй.

Третий.

Трёп моих попутчиков уже порядком надоел. Истории про «фиф», «поросёнка» и «кружевные панталоны» повторялись по третьему кругу. Скука.

Ещё и пузатый купец Захар, видимо, окончательно отчаявшись найти сочувствие в своих жалобах на судьбу, решил обратиться ко мне. Либо просто задумал разбавить свой монолог новой жертвой.

— Эй, парень… — он поёрзал на своей толстой заднице, пытаясь повернуться. — Сашка, да? Ты ж вроде помоложе нас всех будешь… Как думаешь, а? Что нас там ждёт? Впереди-то? Может, не так всё страшно, как говорят? Может, амнистия какая будет к празднику? Или на работы отправят, а не на передовую? А?

Медленно открываю глаза и смотрю на него. Взглядом, безо всяких иллюзий. Тем, что смотрят на неизбежное.

— Всех нас ждёт смерть, — произношу мрачно.

И снова закрываю глаза.

Зачем обнадёживать человека, когда шансов практически нет? Пусть лучше сразу готовится к худшему.

Захар аж поперхнулся.

— Тьфу ты! Ну ты сказал! — пробормотал он. — Пессимист какой… Злой ты, парень. Не по-людски это.

— И то верно, — поддакнул Митька-карманник. — Чего сразу смерть-то? Может, и пронесёт. Я вот, например, живучий. Три раза пырнуть пытались — и ничего, как видишь, живой! И там выкручусь! Главное — смекалка и руки ловкие!

— А я вот силой возьму! — неожиданно встрял Степан, ударив себя в грудь. — Я хоть и неофит второй ступени, но дурь-то есть! Я как-то на подпольном чемпионате по кулачным боям… на Лиговке… третье место взял! Там такие бугаи были! Во! — и развёл руки, показывая необъятные размеры. — А я их раскидал! Почти всех! Так что и там… если что… постою за себя!

— Пф-ф, кулачные бои, — фыркнул кто-то из молчавших. — На передовой не кулаками машут. Там эфиром жарят так, что только пепел остаётся.

— А я вот тоже не промах! — вдруг встрепенулся другой молчун. Тихий такой, невзрачный лет тридцати. — Меня дед тренировал! Сильный у меня он был. Я, между прочим, неофит третьей ступени! Так-то! И тоже кое-что умею!

— Пф. Третьей… — презрительно хмыкнул ещё один тип, доселе молчавший, с наглым лицом и шрамом на шее. — Всего-то? Сопляк. Вот я — инициированный второй ступени. Сам дошёл, без всяких дедов, — и вскинул подбородок, оглядывая всех свысока. — Так что заткнулись бы вы тут, салаги.

Начался типичный базар — меряние рангами и былыми заслугами. Каждый пытался доказать, что круче, сильнее, хитрее и уж точно выживет там, где другие сдохнут. Герои, блин. Неофит третьей ступени? Инициированный второй? Как долго они протянут?

Приоткрываю глаза и смотрю в щель. Небо немного прояснилось, и проглядывало бледное, негреющее северное солнце. Пейзаж не менялся — всё тот же бескрайний снег, только теперь без каких-либо елок. Стало ещё холоднее, слышался шум. Будто мы приближались к поселению или ещё чему-то.

И через пятнадцать минут повозка дёрнулась и остановилась. Так внезапно, что все, кто не держался, повалились друг на друга. Снаружи раздался хриплый голос конвоира:

— ПРИЕХАЛИ, УБЛЮДКИ! ВЫЛЕЗАЙ! КОНЕЧНАЯ! ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В «ЧЁРНЫЙ ЛЕБЕДЬ»!

Все тут же зашевелились.

— Думаешь, нас сразу на передовую отправят?

— Заткнись, лучше помолись своим богам, если они есть.

— Молчать, отребье! — рявкнул стражник снаружи.

Тент откинули. Ослепительный свет хлынул внутрь, заставив всех прищуриться. На фоне сияния вырисовался силуэт стражника, что весело постучал по решётке копьём:

— Просыпайтесь, зайчики! — прокричал он с бодростью, очевидно наигранной. Ведь во взгляде была та ещё усталость. — Скоро вам предстоит веселье!

Глаза привыкли к свету, и рассматриваю окружающий пейзаж. Повозка встала посреди военного лагеря, раскинувшегося прямо на равнине, без каких-либо возвышенностей, холмов или деревьев. Просто белая пустошь. Сотни самодельных юрт и палаток, покрытых снегом, тянулись до самого горизонта. Между ними сновали люди. Одни тащили дрова, другие чистили оружие. Дым от палаток поднимался к серому небу и развеивался.

Рядом с нашей повозкой выгружались зэки из соседних. Нас становилось всё больше. Человек пятьдесят, не меньше.

Пока все топтались на месте. Кто выпрямлял спину от усталости, кто растирал ладони от холода. Приблизился офицер лет пятидесяти-пятидесяти пяти с обветренным лицом и длинными чёрными усами. На глове шапка-ушанка с кокардой. В сером тулупе. У пояса два меча.

Окинул нас взглядом, как мясник туши на бойне, а затем смачно харкнул в снег:

— Тьфу. Ну и нулёвое дерьмо привезли, — процедил он сквозь зубы. — Где вы таких откопали? В борделях столицы?

— Неделя на передовой сделают из них солдат, капитан! — хохотнул один из стражников.

— Или трупы, — пожал плечами капитан. — Мне похрен.

Кто-то из соседней повозки, видимо, решив проявить характер, подал голос:

— Эй, офицерьё! Кормёжка тут лучше, чем в дороге?

Тишина, последовавшая за этим вопросом, была тяжёлой, как чугунная плита. Капитан медленно повернул голову, сузил глаза,