Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

Минут сорок они гоняли целлулоидный мячик. Доктор двигался с удовольствием, и Быков сообразил – прописали ему пинг-понг из корыстных интересов. Злоупотребление служебным положением. Тогда он собрался и начал так подрезать мячи, что доктор быстренько счел – на сегодня довольно.

– Долго мне еще… быть тут? – решился на вопрос Быков. Спорт, он сближает.

– С медицинской точки зрения процесс реабилитации практически завершен, но в отношении вас никаких распоряжений пока не поступало, – честно ответил зауважавший его доктор. – Да вы отдыхайте, отдыхайте, запасайтесь здоровьем впрок. Никогда, знаете ли, не помешает. Завтра реванш?

– Завтра, – согласился Быков.

Горячая вода отпускалась щедро, струи хлестко били по коже, вымывая из пор накопившуюся за день усталость. Хороший санаторий, об этом в один голос говорили и остальные – космогаторы, атмосферные летчики, подводники, все те, с кем отдыхал здесь Быков еще неделю назад. А сейчас он один, остальные убыли по срочному вызову, многие – не съев и трех обедов. Убыл и Миша, обняв на прощание, вздохнув и пожелав спокойствия: «Ты, Алешенька, не тревожься. Все хорошо, все будет хорошо».

С той поры он и тревожится.

Никогда, осознал вдруг Быков, никогда он не был наедине с собой так долго – неделю. И в сиротском доме (до сих пор он старался думать «школа-интернат», но сейчас не хотелось лгать и приукрашивать. Сиротский дом, паршивый, холодный и жестокий – притом что он, Быков, не был забитым, изгоем, лишним, напротив, сам полбешники раздавал, впрочем, не часто и только за дело, даже старшие ребята его уважали и принимали в свою компанию), и в училище, а больше всего, как ни странно, в пустыне, всегда он был на людях, среди товарищей, весь на виду. Посидеть в покое, подумать ни о чем, о себе, о жизни было негде, разве в библиотеке.

Лечение одиночеством. Выздоровление хуже болезни. Очень не хочется поправляться.

Он вышел на балкон. Вид на море, вставить в рамку и предлагать лучшим музеям. Наверху, среди неподвижных звезд, плыла неспешно точка, яркая, даже не точка, диск. Патруль. Ашхабад может спать спокойно – он невольно поискал дерево, постучать. Ничего, сгодится и плетеный стул, материал родственный.

Хватит, нужно ложиться. Прохладные льняные простыни нежили кожу. Смотри, капитан, привыкнешь, барчуком станешь, избалуешься.

Быков уснул как в лучшие времена, быстро, почти без маеты. Сквозь третий сон донесся гудящий низкий звук, шмели разлетались, он повернулся на другой бок, не желая просыпаться, и не проснулся, о чем там, в третьем сне, подумал с удовлетворением.

Потом, уже в следующем сне, постучали в дверь.

– Войдите, не заперто. – А и возжелай он закрыться – не смог бы. Замков на дверях не было, таких замков, которые можно открыть и закрыть изнутри.

– Не обеспокоил доблестного специалиста по пустыням?

– А… Добрый вечер. – Быков нашарил наконец шнур плафона, дернул и теперь привыкал к свету.

– Вижу, обеспокоил. Но с самыми лучшими намерениями. – Юрковский стоял в проеме двери, свежий, стройный, просто английский лорд на рауте.

– Рад тебя видеть, пижон. – Быков действительно был рад. Сразу по возвращении Юрковский и Дауге исчезли. Иоганыч, конечно, в госпиталь попал, а вот Володька… Даже обидно было. Но Крутиков объяснил, как всегда, просто и доходчиво: служба.

– А уж я-то! Ты давай поднимайся, нам срочно лететь туда. – Юрковский показал пальцем на потолок.

– В космос? На Венеру?

– Вошел во вкус, космопроходец. Не на Венеру. Нас хотят видеть очень ответственные лица.

– Прямо сейчас?

– Именно. Покоя лишились, подай, говорят, сюда специалиста по пустыням, и все тут. Снарядили экстренный гидроплан, аллюр три креста, и вот я здесь. А к утру требуется быть там. Ты собирайся, назад возвращаться не будем. За четверть часа уложишься?

– Уложусь, – коротко ответил Быков.

Хватило четырнадцати минут, вместе с бритьем и чисткой зубов. Все это время Юрковский говорил о пустяках, передавал приветы от незнакомых людей, ходил по комнате, комментируя репродукции на стенах.

В коридоре мелькало лицо доктора, но входить тот – не решался.

– Я готов. – Быков поднял чемоданчик, девять килограммов личных вещей.

– Ничего не забыл?

– Предписание, оно…

– Товарищ, можно вас? Документы на товарища Быкова готовы?

– Пожалуйста. – Доктор протянул коричневый конверт; Юрковский заглянул внутрь, потом сунул конверт во внутренний карман шинели.

– Все, Алексей, при нас документы. – Он нарочно сделал ударение на второй слог, на «у».

– До свидания, – попрощался с врачом Быков. – В другой раз сыграем.

– Непременно, непременно сыграете, а пока – прощайте. Слушайте утренние новости. – Юрковский повел Быкова наружу.

Идти пришлось к самому пирсу. Пропустили, часовой даже под козырек взял.

– Ты не упади смотри, – предупредил Юрковский.

Из темноты выплыл катер, катерок даже, маленький, вертлявый.

– На нем? – не мог поверить Быков.

– Сто метров. Кабельтов – по-морскому. Вытерпишь?

Действительно, плыли всего ничего. До самолета-амфибии, что ждал их неподалеку. У люка их встретили, помогли забраться, с чемоданом было бы неловко.

– Можно взлетать, Владимир Сергеевич? – Летчик лихой, довольный. В три часа ночи, а довольный.

– Можно. – Узким проходом они прошли в салон.

– Однако, – только и нашел что сказать Быков.

– Нравится?

– Шахрезада, тысяча и одна ночь.

Салон занимал почти весь фюзеляж. Стол, диван, несколько кресел, даже буфет. Никакого пластика, дерево, кожа, шелк.

– Ты садись, садись, космопроходец.

Быков сел. Приятное кресло, в меру мягкое, в меру упругое. Тихо загудели турбины, гидроплан приподнялся на подушке, понесся вперед. Быков глянул в иллюминатор, не надеясь увидеть момент взлета, а просто – посмотреть.

– Видно что-нибудь? – Юрковский сидел вольно, свободно. Отдыхает.

– Темно.

– Ничего, Алексей. С завтрашнего дня светомаскировка станет историей. Вернее, с сегодняшнего. – Он потянулся, и Быков понял, что Юрковский устал. Очень устал.

– Как – историей?

– Сюрприз. Для всей страны сюрприз, но тебе скажу то, что остальные узнают в семь ноль-ноль по московскому времени. Атлантиды капитулировали. Все, конец, finita. Как напишут в газетах, последняя цитадель империализма пала. Жизнь входит в мирное русло. Приходит время наград. Давай, Алексей, верти дырочку в кителе.

Гидроплан прекратил набор высоты, теперь летели гладко, неколебимо.

– Дырочку?

– Или даже две. Наверное, две.

– Ты расскажи, что происходит, пожалуйста, только серьезно.

– Серьезнее некуда, дорогой. Мы вернули свое, Аляску и Калифорнию, Мексика – Техас, Южные штаты будут преобразованы в Свободную конфедерацию, Северные обретут независимость, каждый штат станет отдельной страной.

– Так быстро?

– Революционный порыв рабочего класса Америки плюс гений генералитета. И вот, покончив с ратными делами, правительство решило воздать должное отважным покорителям Венеры. – Володька часто говорил с иронией, но сейчас он пытался говорить с иронией. Или просто кажется – от недосыпа, от случившихся событий?