Господин следователь 9 - Евгений Васильевич Шалашов

Неудобно, что из-за меня тут все прыгают. Эх, не люблю я повышенного внимания к своей персоне. К счастью, у полицейских есть и другие дела — надо беглого солдатика в город отправлять, поэтому меня на какое-то время оставили в покое.

— Полежишь один? — поинтересовался исправник. — Мне надо городовым распоряжения отдать.

Пусть идет, он мне страдания не облегчит, а на нервы покапает. По ошибке махнул исправнику левой рукой, сразу же отдавшей болью, но перетерпел.

Что тут сказать? Лопухнулись изрядно, не подумав, что дезертир и на самом деле выстрелит. Насколько помню, в полицейских без колебаний стреляли либо кавказцы, либо поляки, а нашенские относились к «фараонам» с толикой уважения. А стали палить в человека в мундире только во время Первой русской революции, когда резко упал авторитет всей государственной власти. А сейчас парень шмальнул либо с большого испуга, либо он элементарно сбрендил.

Кстати, откуда ружье взялось? Но это потом.

Что хорошо, так это то, что мой печальный пример может поспособствовать уроку иным и прочим — не выбросил злоумышленник оружие, следует палить в него со всех стволов сразу, не задумываясь — вскинет он ружье или нет. Впрочем, от всего на свете не застрахуешься.

Я лежал, смотрел в потолок (хорошие у старосты доски — ни единого сучка!) и думал — что же мне делать до завтра? Скучно. Лучше бы меня в дом учительницы отвезли — у той книги есть, авось, отыскал бы что-то нечитанное, выпросил бы, да и поговорить можно с умным человеком.

Профессиональную медицинскую помощь мне оказывал не земский врач, оказавшийся в «нетях», а здешняя акушерка Алевтина Титовна — крайне неразговорчивая особа. Я попытался разузнать — как у нее дела, нравится ли профессия, много ли рожениц в волости, но натыкался на стену молчания. В лучшем случае докторша пожимала плечами и хмыкала. Даже упоминание о том, что я знаком с самим Бородиным не развязало ей язык. Она лишь кивнула, подтвердив, что училась на Высших врачебных женских курсах, но беседу не поддержала. Кто знает, возможно, Александр Порфирьевич ей зачет по химии не поставил или экзамен заставил пересдавать?

Но зато дело свое женщина знала. Что меня умилило и расположило к докторше, так это то, что она сразу потребовала у хозяина горячей воды и отправилась мыть руки. А мыло у нее оказалось с собой!

Вытащила из раны какие-то нитки, обработала карболкой, стянула края и наложила чистую повязку. Закончив, сказала:

— Повязку поменяете завтра или послезавтра. Найдется кому?

Я посмотрел на Абрютина, тот кивнул и ответил вместо меня:

— Найдется.

— Если загноится или начнется воспаление — посылайте за доктором.

— В город когда можно ехать? — спросил я.

— Завтра и можно, — сообщила докторша, подтвердив слова исправника. — Опасности никакой нет, доедете. Сегодня лучше немного полежать, а завтра уже все можно. Но по прибытию рекомендую вам на неделю постельный режим. Если сомневаетесь в моей компетентности, пусть раненого осмотрит Михаил Терентьевич.

Ишь, наш внештатный патологоанатом и в уезде пользуется известностью и авторитетом. Впрочем, ничего удивительного. Врачей с армейским опытом в нашем уезде не завались — не исключено, что только один и, было бы странно, если бы коллеги не знали Федышинского.

Я заверил, что нисколько не сомневаюсь в профессионализме женщины, пусть она и именуется акушеркой. Да мне и без разницы половая принадлежность лечащего врача, лишь бы толк был.

Провожая докторшу, Абрютин церемонно раскланялся и осторожно вручил ей какую-то денежку.На поклон она не ответила, но бумажку взяла. Уже хорошо. А вообще, Ольховская волость меня порадовала. Столкнулся сразу с двумя женщинами и обе профессионалы высокого класса.

Закрыв дверь за акушеркой, господин надворный советник уселся на лавку, напротив меня.

— Иван, а ведь я жизнью тебе обязан, — сказал Абрютин.

Ну, началось! Чего я больше всего боялся — так это выяснения отношений и изъявления благодарности. Надо бы как-то все обернуть в шутку. Не знаю как — Василий человек серьезный. Придется импровизировать.

— Ну вот, а я думал — ты мне сейчас выволочку устроишь, а ты какую-то ерунду несешь.

— Выволочку-то за что? — удивился Василий.

— Так за то, что ваш приказ не выполнил, господин полковник, — пояснил я, повышая Абрютина в чине. — Сам же велел — дескать, если злоумышленник ружье вскинет, падать на землю.

— Если бы ты мой приказ исполнил, я бы сам на твоем месте лежал. Ладно, если живой, а мог бы и покойником быть, — заметил исправник. — Так что, про спасение — это не ерунда, а совершенно серьезно.

— Все могло быть, — философски заметил я. — А я не тебе жизнь спасал, а себе ее облегчить хотел.

— В каком смысле — себе жизнь облегчить хотел? — нахмурился исправник.

— Василий, я не о тебе в тот момент думал, а о себе, — сообщил я и принялся рассуждать: — Сам посуди — ухлопал бы тебя дезертир, пришлось бы твое бренное тело в город вести, отписываться — как такое случилось? Перед Верой Львовной неудобно, перед сыном твоим. А еще похороны тебе с воинскими почестями положены. Или нет?

Абрютин только пожал плечами. Даже если положено на могиле отставного офицера залп давать, то где мы солдат отыщем? А коли городовые начнут из револьверов палить — несолидно.

— Ладно, похоронами твоими Щука бы стал заниматься, он должен правила знать. Меня иное волнует. Верочка бы жуть, как расстроилась, а ты же знаешь, что я ее очень люблю и уважаю. Нельзя замечательным женщинам переживать из-за такой ерунды, как смерть любимого мужа. Цвет лица портится, морщины лишние появляются. Опять-таки — у тебя сын растет, его на ноги ставить надо. Пенсию за тебя неплохую назначат, но все равно, парню без отца будет плохо. Мне Яшку воспитывать лень, пришлось бы Верочку срочно замуж выдавать. И где мужа ей отыскать? Чтобы и человек был неплохой, вроде тебя, да и чин нужен не меньше коллежского асессора, чтобы жалованье приличное было. Яшке, допустим, пенсию за тебя выплачивать станут, а вдове, если она опять замуж выйдет, уже нет. Так что, живи, Василий Яковлевич, жену радуй и сына взращивай. Видишь, никакого подвига с моей стороны, только голый практицизм и эгоизм.

— Балабол ты, Ваня,