Тихая пристань - Анна Рогачева

привлек приглушенный, жалобный звук. Из-под мостков у ручья, на которых оттаивал лед, доносился тонкий писк. Она наклонилась и увидела его — промокшего, дрожащего щенка, рыжего, с белой грудкой, безнадежно увязшего в грязи.

Все ее практичное, выстраданное голодом естество должно было бы подсказать: пройти мимо. Лишний рот. Хлопоты. Но что-то дрогнуло внутри, та самая неистребимая мягкость, которую она прятала под суровой целесообразностью. Она, не раздумывая, скинула грубые рабочие рукавицы и, подоткнув полушубок, полезла в ледяную жижу.

В этот самый момент на дороге появился он.

Сначала она услышала мерный, уверенный стук копыт. Затем увидела всадника на гнедом коне. Не местный парень, не председатель — офицер. Молодой, в добротной шинели, с портупеей. Он осадил коня и смотрел на нее сверху: на девушку, по колено в грязи, с озабоченным и сердитым лицом, вытаскивающую из холодной жижи жалкое рыжее существо.

Стыд ударил в лицо жаром. Она представила, как выглядит со стороны: чумазая, в забрызганном грязью полушубке.

— Нужна помощь? — голос у него был негромкий, но какой-то очень ясный, прорезающий сырой воздух, как клинок.

— Справлюсь, — буркнула она, натужно вытягивая щенка, который тут же начал отчаянно вырываться, обдавая ее брызгами.

Офицер, не говоря ни слова, легко спрыгнул с седла, привязал коня к придорожной березе и, не боясь испачкать начищенные сапоги, шагнул к ней. Он не стал отталкивать ее, не взял инициативу на себя. Он просто встал рядом, на более твердый участок, и протянул руки.

— Давайте вместе. Я возьму, а вы выберетесь.

Их взгляды встретились. Впервые она разглядела его лицо: не классически красивое, но сильное, с твердым подбородком и спокойными, светлыми глазами. В них не было насмешки, не было снисхождения. Было понимание и решимость.

Она, нехотя, передала ему барахтающийся мокрый комочек. Его руки, большие и уверенные, приняли щенка бережно, но крепко. Анна выбралась на дорогу, отряхиваясь, чувствуя себя совершенной дурой.

— Спасибо, — пробормотала она, глядя на свои грязные сапоги.

— Это вам спасибо, — он сказал это серьезно, глядя на щенка, который, почувствовав тепло, перестал дрожать и тыкался носом в его шинель. — Не каждый на такое пойдет. Хорошее сердце.

Она промолчала, не зная, что ответить на такую прямоту. Достала из кармана платок — чистый, вышитый своим же руками мелким крестиком — и протянула ему. Вытереть руки.

Он взял платок, и его пальцы на миг коснулись ее пальцев. Холодных, грубых от работы. И почему-то именно это мимолетное прикосновение заставило ее сердце екнуть и забиться с безумной силой. Он медленно, тщательно вытер руки, разглядывая вышивку.

— Красивая работа, — заметил он и вернул платок. Их взгляды снова встретились, и на этот раз в его глазах промелькнуло что-то теплое, почти улыбка. — Меня Александром зовут. Александр Петров.

— Анна, — выдохнула она.

Он стоял, держа щенка, который уже начал весело покусывать его за пряжку портупеи. Она стояла перед ним, чумазая, с растрепанными волосами, сжимая в руке скомканный платок, и весь мир вокруг вдруг замер. Пропали и грязь, и холод, и усталость. Было только его спокойное, сильное присутствие, его прямой взгляд и щемящее чувство, рожденное где-то глубоко внутри, — чувство, что что-то важное, неотвратимое и прекрасное только что вошло в ее жизнь.

— Вам куда? — спросил он, прерывая затянувшуюся паузу. — Могу подвезти.

— Нет! — слишком резко вырвалось у нее. — Я… я пешком. Недалеко.

Он кивнул, не настаивая.

— Тогда счастливого пути, Анна. И… берегите свое доброе сердце.

Он легко вскочил в седло, бережно устроив свернувшегося калачиком щенка за пазухой шинели. Кивнул ей на прощание и тронул коня. Она смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом, и лишь тогда почувствовала, как дрожат ее колени и как бешено стучит сердце. В кармане пальто она разжала пальцы и увидела, что душистый пряник превратился в крошево.

Она не расстроилась. Вкус этого дня был гораздо слаще. И она уже знала, пусть и не признаваясь в этом даже самой себе, что это была не последняя их встреча. Это было только начало.

Их встречи не были частыми. Его служба бросала то в один гарнизон, то в другой. Но те редкие, выстраданные дни и часы стали для Анны тем самым золотым фондом, на который она будет жить всю оставшуюся жизнь.

Он приезжал нежданно, посылая весточку всего за день-два. И мир переворачивался. Стук в дверь, и на пороге — он, в шинели, с сумкой через плечо, а в глазах — та самая, первая улыбка. И тот самый рыжий щенок, уже подросший, по кличке Рыжик, всегда встречал его радостным лаем, помнил своего спасителя.

Они гуляли по еще голым проселкам, говорили обо всем. Он рассказывал о службе, о людях, которых встречал. Она — о своем техникуме, о бухгалтерских отчетах, которые вела для совхоза, о хитростях огородничества. Он слушал ее не как развлечение, а как равную, вникая, задавая вопросы. Он был первым человеком, который увидел в ней не просто трудолюбивую девушку с тяжелой судьбой, а личность. Ум, волю, душу.

Предложение он сделал на берегу той самой речки, у полуразрушенного мостка, где когда-то встретил ее, по колено в грязи. Никаких колец на тот момент не было. Просто взял ее руки — уже не такие огрубевшие, но все еще рабочих — в свои и сказал просто и ясно, как тогда предложил помощь:

— Анна. Моя жизнь — армия. Она будет непростой. Переезды, тревоги. Но я не могу представить ее без тебя. Будь моей женой.

Она смотрела на него, на его честные глаза, и в ее душе не было ни тени сомнения. Это была не юношеская страсть, а глубокое, спокойное и безоговорочное решение.

— Да, — ответила она. И этого одного слова было достаточно.

Свадьба была скромной, по-военному четкой. Расписались в сельсовете, накрыли стол дома. Из гостей — ближайшие родственники да несколько его сослуживцев. Но счастья в тот день было столько, что оно, казалось, разлилось по всему дому, заставляя сиять даже самые затертые углы.

А потом началась их общая жизнь. Та самая, с переездами, о которой он предупреждал. Но она стала для Анны не испытанием, а величайшим счастьем. Она была его «тылом». Обустраивала наскоро снятые квартиры, превращая их в уютные гнезда с помощью своих рук — вышитых занавесок, связанных салфеток, горшков с геранью на подоконнике. Она научилась печь хлеб, который обожал Александр, и варить борщ по его любимому рецепту.

Их любовь не была страстной и бурной. Она была глубокой, как корни старого дуба. Это была любовь-партнерство, любовь-уважение. Он гордился ею, ее