Assassin's Creed. Единство - Оливер Боуден

Мы приближаемся к моменту, когда «до меня дошло». Первое происшествие, заставившее меня по-настоящему задуматься о своих родителях, и в первую очередь о маме, представляется мне в виде столба на дороге, ведущей к моей судьбе.

Это случилось в школе при монастыре. Я оказалась там, когда мне едва исполнилось пять, и потому воспоминания отнюдь не отличаются связностью. На самом деле это просто обрывки впечатлений. Одно из них прочно засело в моей голове: я смотрю сквозь заиндевелое оконное стекло и вижу кроны деревьев, выступающие из-под слоев тумана. И… игуменью.

Сгорбленная, желчная, игуменья была известна своей жестокостью. Она бродила по монастырским коридорам, сжимая в руках трость, в поисках очередной жертвы. В ее кабинете трость всегда лежала на столе. Как мы тогда говорили: «Твой черед». Мой черед наступал всякий раз, когда я испытывала радость. Эти мгновения мимолетного счастья немедленно следовало пресечь. Игуменья их ненавидела. Ее раздражал мой заливистый смех, а мою счастливую улыбку она всегда называла усмешкой. Трость должна была стереть ее с моего лица.

В этом игуменья оказалась права: ненавистная палка действительно заставила меня позабыть о смехе. Правда, ненадолго.

А потом, в один из дней, к игуменье приехали мои родители. По их просьбе меня позвали в ее кабинет. Войдя, я увидела родителей сидящими на стульях. Они повернулись в мою сторону и коротко кивнули мне в знак приветствия. Игуменья стояла за столом. На ее лице, как всегда, было написано нескрываемое презрение. Похоже, она только что закончила перечислять мои многочисленные прегрешения.

Если бы мама приехала одна, я бы держалась не так скованно. Скорее всего, я бы бросилась к ней в надежде, что сейчас заберусь под складки ее платья и окажусь в другом мире, подальше от этого ужасного места. Но родители приехали вдвоем, а отец был моим королем. Он диктовал, каких правил приличия мы должны придерживаться. И это он настоял, чтобы я обучалась при монастыре. А потому я чинно подошла, сделала реверанс и стала ждать, когда со мной заговорят.

Мама схватила меня за руку. Понятия не имею, как она сумела заметить следы ударов на внутренней стороне локтя. И все же отметины, оставленные тростью, не укрылись от материнских глаз.

– Как вы объясните вот это? – строго спросила мама, показывая игуменье следы ее побоев.

Игуменью я всегда видела спокойной и собранной, однако сейчас ее лицо побледнело. В одно мгновение моя мама превратилась из учтивой и вежливой дамы, каковой и надлежало быть гостье игуменьи, в орудие потенциального гнева. Мы все это почувствовали, особенно игуменья.

– Я вам уже говорила: Элиза – девочка своевольная и непослушная, – слегка запинаясь, произнесла она.

– И потому вы били ее тростью? – спросила мама, гневаясь еще сильнее.

Игуменья расправила плечи:

– А как еще прикажете поддерживать порядок?

Мама схватила трость:

– Я думала, вам известны иные способы поддержания порядка. Или вы считаете, что трость в руках делает вас сильной?

Она ударила палкой по столу. Игуменья подпрыгнула и громко сглотнула. Глаза хозяйки кабинета стремительно переместились на моего отца, который отстраненно, с непроницаемым лицом наблюдал за дуэлью двух женщин, словно все это не требовало его участия.

– В таком случае вы глубоко ошибаетесь, – добавила мама. – Трость делает вас слабой.

Мама встала, зло сверкнув глазами и заставив игуменью снова подпрыгнуть, поскольку трость в маминой руке вторично ударила по столу.

– Идем, Элиза, – сказала мама, беря меня за руку.

Мы покинули монастырь, и с тех пор учителя приходили ко мне домой.

Когда мы спешно выходили за ворота монастыря и потом, когда молча ехали в карете, я кое-что поняла. Родители были сердиты, но не произносили ни слова. И все же я догадалась: мамино поведение в кабинете игуменьи недопустимо для знатных дам. Во всяком случае, обычно дамы так себя не ведут.

* * *

Еще одно воспоминание. Прошел год или чуть больше. Владельцы соседнего замка праздновали день рождения своей избалованной дочки. Мои сверстницы играли в куклы, устраивая для них чаепитие с воображаемыми чаем и пирожными. Даже тогда это казалось мне глупым.

Неподалеку мальчишки играли в солдатики. Едва я встала, готовая присоединиться к ним, среди гостей воцарилось неловкое молчание.

Ко мне тут же подскочила моя нянька Рут и, схватив за руку, повела прочь от мальчишек.

– Поиграйте лучше с куклами, Элиза, – твердым и в то же время встревоженным голосом потребовала она.