Клятва на мече - Николай Буянов

Одно было неизменным в этой комнате: Шар. И человек, которого Фасинг называла Жрецом. Которого страшилась до дрожи в коленках. И которым хотела обладать до дрожи в кончиках пальцев. В тот день (она помнила его во всех подробностях: лил дождь, тяжелые капли барабанили по крыше паланкина, который она наняла, и ритмично чавкала грязь под босыми ногами носильщиков, одетых лишь в набедренные повязки) Юнгтун Шераб предстал перед ней в длинном черном балахоне, расшитым таинственными солярными знаками. Он едва взглянул на нее и тотчас отвернулся, и Фасинг пришлось довольствоваться его затылком. Надо признать, затылок был красив: гладко выбритый, созданный по всем правилам золотого сечения, он притягивал ее как магнит. И возбуждал так, что ее щеки начинали полыхать розовым цветом.

Она попыталась придать лицу гордое, даже надменное выражение, но получилось плохо. Она поняла это, едва перехватив его мимолетный взгляд. Снисходительный и чуточку насмешливый. И это взбесило ее пуще всего. И притянуло. И еще неизвестно, что больше. «Сколько же ему лет, – подумала Фасинг. – Сорок? Сто? Триста?»

Он только что закончил свои упражнения. Деревянные фигурки людей, стоящие полукругом вдоль стен, были в щепу иссечены страшным – в умелых руках страшнее меча – оружием: гибким прутом из зеленоватого металла, с маленькой костяной рукояткой.

Фасинг тихонько подошла к манекену, который изображал воина в доспехах, с копьем и круглым щитом в руках. Сейчас копье вместе с правой рукой отсутствовали – лежали на полу. Щит был рассечен пополам страшным ударом. Лицо воина превратилось в сплошную труху. Фасинг осторожно, словно боясь причинить боль, дотронулась до фигуры и подумала: «Она хранит его тепло – тепло его оружия…»

И робко спросила:

– Вы можете испепелить взглядом, мой господин. Зачем вы истязаете себя военными упражнениями?

Он хмыкнул в ответ:

– А зачем, по-твоему, король Лангдарма, имея целое войско, каждое утро на рассвете упражняется с мечом и алебардой?

Маг сделал тягучее движение и оказался рядом с женщиной, так близко, что она ощутила терпкий запах пота, исходящий от его тела.

– Не жалей его. – Он кивнул на манекен. – Он был хорошим воином и умер достойно. Когда-нибудь я верну ему жизнь. И тогда…

Он резко оборвал себя и заговорил вдруг совсем о другом:

– Через несколько дней тебя и твоего дядю пригласят на официальный прием во дворец. Там ты будешь представлена светлейшему принцу Ти-Сонгу Децену, брату нашего правителя Лангдармы.

Фасинг, до того момента усиленно старавшаяся не думать о том, что скрыто под одеждой хозяина, едва не поперхнулась от неожиданности.

– Меня представят брату короля? О Будда, но я всего лишь…

– Не перебивай, – ровным голосом сказал Жрец. – Ты должна будешь понравиться ему. Войти в доверие. Проникнуть в его самые сокровенные мысли. Услышать то, что он никогда не решится произнести вслух даже наедине с собой.

Она была слегка озадачена.

– А вы уверены, что я справлюсь?

Жрец оставил ее вопрос без ответа. И чуть заметно улыбнулся – он по-прежнему стоял к женщине спиной, но она могла поклясться, что он именно улыбнулся…

Наверное, он может видеть будущее.

Эта незатейливая мысль была единственной в ее голове – остальные, сколько бы их ни было, – разлетелись, как горох, стоило Фасинг в сопровождении дядюшки Шаньяза Удачливого приблизиться к трону в сверкающем зале королевского дворца.

Здесь было светло и торжественно. Полукруглый свод, теряющийся где-то в вышине, поддерживали на своих плечах 108 золотых колонн, в основаниях которых прятались могучие львы с густыми гривами и глазами-изумрудами, и ярко-оранжевые знамена со священными письменами висели вдоль стен, украшенных барельефами с изображением батальных сцен. Помня наставления Шаньяза, Фасинг старалась не вертеть головой и не выражать свое восхищение чересчур громко – бедный дядюшка, он всерьез считал ее очаровательной маленькой дикаркой…

Голова ее, впрочем, и вправду слегка кружилась – от благовоний, источаемых ароматическими палочками, от шуршания роскошных шелковых одежд придворных, от протяжных звуков труб в руках десяти высших лам, одетых в длинные балахоны, и от осознания тех заоблачных вершин, куда она взлетела по прихоти хозяина маленького невзрачного дома на самой окраине Лхассы… В ее голову вдруг закралось подозрение, что и все остальное здесь происходит по его прихоти. Этот зал с золотыми колоннами, и высокий расписной свод, и драгоценная мозаика на полу, знатные вельможи и могучие стражники с алебардами и в сверкающих панцирях, широкие лестницы, поднимающиеся с террасы на террасу, башенки по углам дворца и разноцветные флаги на них. Этот высокий трон из слоновой кости с тончайшей резьбой и величественный человек в длинной мантии – лицо красивое, умное и значительное, каким оно и должно быть у правителя огромной страны… Если бы Жрец приказал ей войти в доверие не к принцу, а к королю, понравиться ему, стать одной из его приближенных, незаменимым советником, другом, наперсницей, разделить с ним ложе во дворцовой спальне – Фасинг не пришлось бы преодолевать себя.

Иное дело – брат короля Ти-Сонг Децен, из-за своей худой и нескладной фигуры и чересчур бледного, прямо-таки болезненного лица вызвавший у Фасинг мысль о привидении, и еще эти глаза, горящие жутковатым огнем – словно у религиозного фанатика…

Впрочем, он и есть фанатик, вспомнила она слова Жреца. В юности наследный принц был отправлен в отдаленный монастырь Шаругон, что расположен в узком гранитном ущелье Чу-На-Кха, и много лет провел среди монахов Бон-по, Черной веры. Когда-то, за два века до восхождения на трон Лангдармы, Бон вошла в ранг государственной религии. В монастырях разводились громадные костры, и при их свете черные маги совершали свои обряды, апофеозом которых служили человеческие жертвоприношения. Обычно жертву, юношу или девушку, клали на жертвенный алтарь в ту ночь, когда, по преданию, около девяти веков назад, в центральной молельне возникло волшебное свечение и послушнику Кхеан-Кхару был явлен лик Верховного Владыки Шенрапа. Владыка явился в длинном черно-оранжевом одеянии и в высокой черной шапке, с тяжелым посохом и алмазными четками в руках. Грозно взглянув на перепуганного послушника, Владыка спросил, тверда ли его вера.

– Да, господин, – пролепетал тот, падая ниц.

После этого Шенрап разразился длинной речью, и Кхеан-Кхару в пароксизме религиозного восторга записал на стене собственной кровью все 150 постулатов знаменитого учения, которые были ему продиктованы. Потом Владыка обнял обессилевшего от потери крови послушника и объявил, что тот выполнил свое земное предначертание – первого среди людей, кому открылся полный текст учения Бон. Сойдя с ума, послушник покончил с собой, перерезав все вены на своем теле, до которых мог добраться… И с тех пор каждый год жертва на алтаре повторяет его участь.

Ти-Сонга из ночи в ночь мучил один и тот же кошмарный сон: люди в черных одеждах, без лиц, с темными провалами под капюшоном, кладут его на каменную плиту. По бокам ярко полыхают огни, и нельзя понять, что же это горит: факелы – не факелы, костры – не костры… Просто крошечные слепящие звезды, сошедшие на Землю. Высокая ступа, украшенная сверху рогами горного яка, плывет по воздуху к распятому Ти-Сонгу, и ему становится невыносимо страшно. Он знает, что сбывается древнее поверье: когда ступа, охраняющая вход в монастырь Шаругон, поднимется в воздух, небо падет на землю и зальет ее жидким огнем…