Мама, папа, я и Перестройка - Марципана Конфитюр

5.2

На улице папа спросил:

– Ты, что, правда пророк? Во снах будущее видишь?

– Иногда, – ответил я уклончиво.

– А недавно ты говорил, будто тебе снилось, что дед с бабкой умерли, – вспомнил отец вдруг телефонную беседу из моего первого дня в этой реальности.

Говорит он со страхом или же наоборот с надеждой, я не разобрал и решил эту тему не развивать:

– Это просто сон. Не вещий.

– Понятно. А вещие были ещё? Обо мне тебе что-нибудь снилось?

Я опять-таки не понял, шутит он, просто поддерживает ничего не значащий разговор или действительно впечатлился бабушкиными россказнями. Само вырвалось:

– Приснилось, что ты с мамой разведёшься.

– Что это ты про развод мне всё время талдычишь? – Напрягся отец. – Тебе же шесть лет всего! Рано ещё! Что, из «Взгляда» нахватался этой темы?! Слишком много смотришь ящик!

– Нет, это у нас в садике родители развелись у одного мальчика, – сказал я. – Ну я ведь говорил уже. Оттуда вот и знаю.

– А! Понятно. Ну так это тоже просто сон. Не вещий. Ты, наверно, сочувствовал очень этому мальчику. Вот и приснилось.

– Ну может.

– А про мою работу тебе снились какие-нибудь сны? – Вдруг спросил отец.

– Нет. Пап, ну сам-то подумай: как мне может сниться про твою работу, если я там ни разу не был?! – Принялся я канючить, чтобы не выглядеть слишком взрослым и чтоб отвести разговор от дурацких пророчеств. – А вот Вову Батракова его папа на работу брал два раза! У них там компьютеры! Вова в колобка играл и в принца!

– В какого ещё колобка?

– Как в какого?! Тараканов ест который! У нас в группе Вову очень уважают, потому что он в компьютере играл! А вот я уже шесть лет живу на свете, а компьютера не видел!

– Ну Андрюха, ведь я говорил уже: на наше военное предприятие запрещается пускать посторонних! У твоего Вовки отец, наверно, табуретки проектирует или ещё ерунду какую! А у нас завод серьёзный, малышне туда нельзя!

– Я не малыш!

– Ну тем более! Чужих взрослых туда тоже не пускают.

– А по телевизору говорят, что теперь все за мир и войны уже больше не будет.

– Угу. В том-то и дело, сынок, – сказал папа со вздохом.

На милитариста он был не похож. Только тут до меня наконец-то допёрло: отец постоянно переживает, как бы в связи со всеобщим разоружением и конверсией его оборонное предприятие не закрыли, а специальность его не осталась бы бесполезной. Вот почему папа так разозлился, когда в пятницу во «Взгляде» какой-то чел вещал о том, что в связи «конверсией» военные заводы должны перейти на чайники! Если бы я мог спокойно объяснить ему, что он напрасно переживает, что в новой жизни со своими познаниями в электронике он отлично устроится! Может, опять изобразить пророчество и вещий сон? Нет, тупо... Терпеть не могу веру в колдунов и не хочу к ней приучать свою семью! К тому же я только что говорил, что никаких снов о папиной работе у меня не было...

…А как было бы хорошо уговорить его не дожидаться сокращения с завода, а уволиться прямо сейчас и заняться компьютерами не в конце девяностых, когда таких фирм уже будет навалом, а прямо сейчас! Только как это сделать?..

Я принялся думать. Остаток дороги шли молча. Уже почти ночной октябрьский воздух был холодным; подмораживало. Я всё время жался к папе, чтоб согреться. Когда мы приблизились к дому, тоскливый ветер, до того гонявший по дворам мёртвые листья, стих, и стало потеплее. В штиле, воцарившемся вокруг нас, мне почудилось какое-то тревожное ожидание. У соседнего дома прорвало трубу отопления: весь двор там был залит зловонной горячей водой и застлан густым паром, словно сцена на концерте Пугачёвой.

«Ну что же с нами будет да-а-альше? Мы привыкаем к этой фа-а-альши!» – пела Алла Борисовна из чьей-то квартиры с открытой форточкой. Я опознал её по голосу, хотя раньше этой пророческой песни не слышал. Звучала она жёстко, по-рокерски. Звуки электрогитары напомнили мне скрип не смазанных качелей. Впрочем, может, это самый он и был.

Когда мы подошли к своему дому, одна из трёх скамеек, располагавшихся на площадке возле него, оказалась вырвана из земли и повалена спинкою вниз.

6.1

Две следующих недели прошли быстро и однообразно: думаю, я привык и к своему детскому телу, и к окружающей действительности. Временами даже казалось, что я никогда и не покидал её, что не был в своей жизни ещё никем, кроме как ребёнком Перестройки, выучившим слова «гласность» и «дефицит» сразу следом за «папа» и «мама»; будто и девяностые, и нулевые, и всё, что потом, было сном одинокого шестилетки. Ещё всё происходящее напоминало какую-то старую компьютерную игру, которую я будто бы не мог пройти подростком,