Современная зарубежная фантастика-4 - Тэмсин Мьюир

Я поставила переднюю ногу на одну линию с пяткой задней, перехватила твою рапиру пониже, доказав тем самым, что можно засунуть фехтовальщицу в некромантку, но нельзя, ну, заставить ее ждать на линии.

– Я же велела тебе найти гантели, – буркнула я.

Тварь с невероятной скоростью заскакала вперед. Дальше началось какое-то говно.

Для нас. Не для нее. Для нее все было весело и легко. Когда она приблизилась, крылья подняли ее достаточно высоко, чтобы стало заметно толстое зловещее жало на кончике брюшка. Из пилообразной пасти выплеснулась под давлением струя прозрачной жидкости – прямо нам в глаза. Я с трудом увернулась, прикрыв глаза твоей липкой от крови рукой – очень удачно, потому что жидкость оказалась какой-то безумной кислотой. Я услышала, как шипит, распадаясь, ткань плаща, а потом зашипела твоя плоть. От руки отваливались куски – сначала куски ткани, а потом и куски кожи. Я сделала пару шагов назад и прокусила дыру в твоем языке, но наши болевые рецепторы и без того сошли с ума. Не буду говорить, что это не было трындец как больно, потому что было, но когда я стряхнула с руки большую часть омерзительной слюны, кожа наросла обратно у меня на глазах.

Ну и фокусы, Нонагесимус, мать твою.

Я отбила чудовищный удар жалом, с которого капало столько прозрачной жидкости, что хватило бы растворить нас до самого сердца. Чужой рукой воткнула чужой меч в распяленную пасть. Пнула жало твоим ботинком – с тем же успехом я могла бы шарахнуть по стене метелкой из перьев, увернулась от очередной струи кислоты, а потом развернулась и, прости уж, побежала спасать твою никчемную жизнь.

Я влетела в ближайшую комнату. Спальню. Я вроде как знала, где тут что находится, но никогда раньше не смотрела твоими глазами. Жизнь внутри тебя – если я начну, то никогда не остановлюсь, так что лучше сразу к делу – походила на жизнь в колодце. Каждый раз, когда я выныривала на поверхность, меня затягивало обратно в глубину. Я не жалуюсь, просто хочу объяснить. Но я все равно сумела прорваться через твою прихожую и остатки баррикады из праха, возвести которую у тебя хватило ума. Я бежала к тому, что ты оставила лежать на полу. Толстые белые ножны треснули и распались на куски.

Тварь бросилась за мной, мерзко придушенно блея, плюнула в нас ядовитой слюной. Я рухнула на пол, отбросила рапиру и схватилась за свой двуручник, который, кстати, был в жутком состоянии. Я столько всего должна была сказать тебе. Я просто не успела. Я не знала. Я не знала, что надо говорить: меч сам не держит заточку, ты, дерьмо Девятое. Я не знала, что надо говорить: если ты окунешь меч в расплавленную кость, она разъест металл, дрянь ты некромантическая.

На самом деле вот что я должна была сказать: ты распилила себе череп, чтобы не быть никому обязанной. Превратила свой мозг в суп, чтобы не поступиться ни одной крошкой свободы. Сунула меня в ящик и похоронила, лишь бы не менять свои чертовы планы. Харрохак, я отдала тебе жизнь, а ты не захотела ее взять.

На самом деле хрен с этим всем. Я должна была сказать вот что:

НАЧНИ С ПРИСЕДАНИЙ, НУ ИЛИ ХОТЬ С ПРЫЖКОВ, ЭТО НЕСЛОЖНО!

Я стояла, сжав меч в твоих руках. Рукоять жгла кожу, но не сильно. На мягких ладонях некромантки наросла пара мозолей, и я тобой гордилась.

Когда я встретила первый удар истекающего ядом жала, наши пределы стали очевидны: первый удар разорвал твои разгибатели в клочья, отдался в предплечьях, в слабых плечах, как будто крошечная группа захвата вломилась в твои сухожилия и взорвала их на хрен. Боль накатывала волнами. Но какой-то древний двигатель ожил во мне, хотя никогда не ожил бы в тебе. Наверное, это потому, что я – хорошая девочка, а ты – злобная черная монашка. Нас тряхнуло почти одновременно, растянутые мышцы стали как новые, бесчисленные крошечные разрывы срослись. Первый мой удар с размаху пришелся по жалу, мерзкая тварь отпрянула, а потом разорвала нам щеку – я не успела увернуться. Но я думала только о горячей рукояти в наших руках и о замахе. И о движении широкого клинка, которым я аккуратно перерезала гадкую талию насекомого.

Тварь развалилась пополам. Смерть ужасно искорежила его: похожие на человеческие конечности скрючились, плоть рассохлась и сморщилась, вонючие кишки вылезли изо рта. В жаркой тяжелой темноте невыносимо завоняло смертью. Плечи у тебя дрожали, хотя я даже прислонилась к кровати.

Только тогда я увидела нас в зеркале у шкафа. Увидела себя в тебе – молчу, молчу – и только тогда поняла, что ты сделала. Твое лицо превратилось в стремную смесь наших с тобой черт: твой заостренный подбородок, твои упрямые темные брови… в принципе, это было твое лицо, менее измученное, чем в последний раз, когда я его видела, но гораздо более усталое, чем я могла себе представить. У глаз пролегли маленькие неровные морщинки, и в уголках рта тоже виднелись следы огромного мучительного горя. Ты можешь забыть о чем угодно, отказаться от чего угодно, но ты навсегда останешься вот такой вот грустной.

Краска на лице смазалась от пота, от крови, и еще там, где я ее случайно стерла. Волосы очень сильно отросли и спадали до самой шеи, которая от них сильно чесалась. Да, прежняя Харрохак Нонагесимус, угловатая, свирепая, жуткая. И совсем другая.

Главная причина была в том, что с твоего лица смотрели мои глаза. Форма осталась твоей, но мои янтарно-золотые радужки на твоем лице казались такими же чуждыми, как мой меч в твоих тонких дрожащих руках. И выражение лица изменилось. Мое «какого хрена?» очень отличается от твоего «какого хрена?», знаешь ли. Ощущение было такое, как будто я смотрела на твою пустую оболочку, расхаживающую по комнате. Как те бессмысленные куклы, которых ты сотворила из Пеллеамены и Приамхака. Хотя нет, так было бы проще. Потому что это было твое тело – но в нем была я. Блин, да как тут обойтись без двусмысленностей.

– Вернись, – хрипло сказала я. – Вернись немедленно, или я заставлю тебя говорить самую жуткую хрень, какую только смогу придумать. Всякие грубые гадости. По моим меркам!

Ответа не было.

– О-о-о-о, Паламед, я такая глупая по сравнению с тобой. Сунь язык