Барышня ищет разгадки - Салма Кальк

Да, у меня всё хорошо. Вот так нынче выглядит «хорошо».

Тьфу, лучше бы не звонила. Точнее, не связывалась. Про «не связывалась» звучит двусмысленно, но уж как есть.

Хмурая Лукерья принесла ужин — картошку с салом, с огурцами да с капустой. Я поблагодарила, а после попросила арро — потому что после такого разговора сон не шёл, и села читать ту главу «Некромантии в судебной практике», которая была о возможных трудностях в магическом допросе. Вообще нужно бы ещё что-нибудь по теме почитать, наверное же писали что-то, и до сих пор пишут? Соколовского спросить, что ли? Он ведь в каком-то там богатом доме живёт, вдруг там и библиотека такая же богатая? Спрошу завтра.

Надежда вернулась, метнулась ко мне — не надо ль чаю, я попросила — немного, просто хлебнуть горячего. И сказала — уйду по служебному делу, вернусь поздно, их не потревожу, завтра разбудить меня в восемь — мне ж разрешили прийти в субботу на службу попозже. А потом уже — одеваться и собираться.

У Зимина я была ровно за полчаса до полуночи. Он поджидал — с чашкой чая и газетой. Я заметила, что очки, которые обычно были его непременным аксессуаром, отложены, и газету он читал без них.

— Добрый вечер, Василий Васильевич. Ждём, да?

— Ждём, — кивнул он. — Чаю?

— Да, пожалуйста.

Я сбросила тулуп, и была вознаграждена — глаза его на мгновение расширились, усмехнулся едва заметно. Но ничего не сказал, просто налил мне чаю.

— Откройте тайну — у вас близорукость или дальнозоркость? — лучше отвлечь от себя, да?

Тьфу ты, нужно было не так спросить.

— У меня — что? — улыбнулся он.

— Вы плохо видите вдаль или вблизь?

— Я вижу хорошо, а очки — артефакт, если вы об этом.

— Ух ты, а что они делают?

— Позволяют видеть, какому участку человеческого тела уделить внимание. Нет, диагнозов не ставят, — усмехнулся он. — Но показывают, в чём может быть причина недомогания. Бывают весьма и весьма полезны. Аппарат Рентгена действует в том же направлении, хоть и на совсем иных принципах. Но тоже показывает, что внутри у человека.

— А в городе он уже есть?

— В городе, именно. В Ивано-Матрёнинской больнице.

О, здорово. Прогресс. Уже и сюда добирается понемногу.

В общем, мы мирно беседовали о прогрессе, когда к нам присоединился Варфоломей Аверьяныч.

— Доброго вам вечера, — кивнул нам обоим.

— И вам, и вам, — оглядел меня, похмыкал. — Была, значит, барышня, а стал кто?

— А барышня никуда не делась. Попробуйте в длинной юбке побегать за нежитью, а я погляжу, — и тоже усмехаюсь. — В Москве-то уже хватает барышень, которые брюки носят не только по делу, но и просто так.

— Ладно, вам виднее. Вы, главное, Петруху отвадьте, а то он еще, того и гляди, за вами потащится, он по женскому полу был большой ходок.

— Он же пил? — не поняла я.

— А кто не пьёт? И никому это не мешает, уж поверьте. Ладно, идти надо, время поджимает.

Мы и пошли — и Зимин подсветил нам путь магическим фонариком, потому что на улице светила одна только луна. Никакого вам освещения. В городе-то есть, на центральных улицах, местные неравнодушные люди сделали. То есть оплатили и организовали. Здесь же какие-то фонари светили в стороне железнодорожной станции, ну да, станция-то круглосуточно работает.

— Где ждать будем? Внутри или снаружи? — спрашиваю.

— Внутри, — ответил Варфоломей. — И света зажигать не будем, я уж сплю завсегда в такое время. Он, окаянный, свет меж ставен завидит и не придёт.

Нет, нам не нужно, чтобы не пришёл. Но мы все трое маги, мы видим в темноте. Поэтому мы сбросили тулупы и затаились — мужчины сели на лавку у стола, а я — на застеленную покрывалом деревянную кровать. Правда, перед тем ещё прикрыла обоих защитным куполом — чтобы Петруха их не учуял. Слышать они услышат, но он до них не дотянется.

Долго ждать не пришлось — у Николы пробили полночь, и как только затих последний удар, я увидела его. Отлично увидела, даром, что было темно — это особенность нежити, о которой некроманты помнят, а все прочие — не всегда.

Петруха выглядел лет на сорок, как и Варфоломей. Одет был, как обычный мужик — косоворотка, штаны да сапоги, картуз на голове. Руки в карманы, оглядывается. Смотрел, смотрел… увидел меня.

Хотел утечь, я прямо ощутила, как дёрнулся, но я была быстрее. Стреножила его щупальцем, и потом уже встала.

— Ты кто? — вытаращился он на меня. — Где Варфоломей?

Вообще Петруха представлял собой любопытную нежить — он виделся совершенно реальным, и говорил тоже реально, и сдаётся мне, что мужчины на лавке его тоже слышали. Только не на полу стоял, а немного над полом, на полпальца. Деталька, не сразу и не всем заметная. А если свет зажечь, то ещё и тени не будет.

— Где надо, там Варфоломей и есть. А я пришла с тобой поговорить да спросить, чего ты сюда ходишь, будто тебе здесь чем мазано.

— Мой дом, хочу и хожу.

— Уже не твой, нужно было лучше смотреть, с кем пьёшь. У них хоть тени-то были?

— Да не было, — он поскрёб затылок пятернёй. — Только я уж опосля это понял. Когда поздно стало.

— Вот, поздно стало. И сюда ходить тебе тоже уже поздно. Чем тебе Варфоломей не угодил? Не дал сжечь твой дом, а соседи хотели, живёт тут, подновляет, приглядывает.

— А чего он? Моё.

— Твоё теперь царствие небесное, и то — если шляться перестанешь и добрым людям голову морочить.

— Не пущают в царствие небесное, говорят — приведи сначала Варфоломея.

— Врёшь! Не могут такого говорить.

— Вру. Нет мне покоя. Не могу я туда добраться. Тянет сюда.

— Что тянет-то? Глядишь, мы сделаем, чтоб не тянуло.

— Так крестик мой тут меж щелей упал в ту ночь. Он и тянет. Мне сказали снять, я и послушался. Но в пальцах не удержал, уронил, он и утёк.

О! Горячо.

— Так найдём, и на могилку тебе унесём. Варфоломей принесёт. Он мужик хороший, сделает, как надо. И за упокой отслужат. А ты скажи, коли