Конец пути - lanpirot

— Зачем это? — не удержался я от вопроса.

— Глина — это земля, которая помнит прикосновение воды, — ответила ведунья, наблюдая за моей работой. — Чтобы служить Жизни, нужно понимать ее материалы. Ты не сможешь помочь ручью, если не знаешь, как течет вода. Не укрепишь корень, если не чувствуешь почву. Начни с малого. Слепи чашку.

Чашка. Та самая, из которой я пил чай. Та, что мыл. Теперь мне предстояло создать ее самому. Я выбрал комок серой, податливой глины и принялся мять его в ладонях. Сначала выходило криво и неуклюже. Глина не желала подчиняться, растрескивалась, расползалась. Я почувствовал знакомый привкус раздражения, остаток старой ярости. Но затем я вспомнил ледяной покой Озера Безмолвия и его вечный пульс. Я не стал давить сильнее. Я просто дышал и позволял рукам найти свой диалог с материалом. Не командовать, а договариваться.

И постепенно, под легким нажимом пальцев, бесформенная масса начала округляться, расти вверх, образуя стенки. Это было магией, но не той, к которой я привык. Более медленной, более глубокой. Я не вкладывал в нее силу, я вкладывал внимание. И в ответ глина делилась со мной своей древней памятью.

Когда чашка была готова — неидеальная, чуть кособокая, но живая и настоящая, — ведунья подошла и положила руку на мое плечо. Это был первый раз, когда она проявила подобную ласку.

— Видишь? — сказала она. — Ты не сломал. Ты создал. Теперь в этом сосуде будет жить не просто вода. В нем будет жить твое терпение.

Я поставил сырую чашку на стол рядом с своей деревянной миской. Они были очень разными. Но теперь я смотрел на обе не как воин на инструменты, а как садовник на два разных, но очень ценных ростка. Грималкин, вернувшийся с утренней охоты, обнюхал мое творение и фыркнул, но в его фырканье я почуял не насмешку, а нечто вроде одобрения.

— Ничего так, — буркнул он. — Для первого раза. Только мышь в ней утопить нельзя, дырявая получилась.

Но я знал, что он лукавит. Чашка была целой. Как целым, впервые за долгие годы, начинал чувствовать себя я. Не склеенным, не зарубцевавшимся, а целым. И это было только начало пути. Пути, на котором не было карты, но был проводник. И был сам путь, под ногами, в каждом листе, в каждой горсти земли, в каждом тихом дыхании проходящего дня.

На следующее утро я проснулся с ощущением легкого щемящего ожидания, как перед началом долгого пути. Но путь этот лежал не за горизонт, а вглубь, в суть самых простых вещей. Я уже собирался приняться за привычные дела, как ведунья остановила меня у двери.

— Сегодня ты пойдешь один, — объявила она, протягивая мне два небольших сосуда. — К ручью, что за старой сосной. Набери воды. Но не торопись. Сядь там и послушай. Ручей — это голос земли, который никогда не умолкает.

Дорога к сосне была мне знакома, но на этот раз я шел не как ученик за учителем, а как человек, доверенный самому себе. Я шел медленно, чувствуя, как земля под ногами рассказывает свою историю корнями деревьев, узорами мхов, кружевами папоротников.

Ручей оказался именно таким, каким я его и помнил — живым и говорливым. Я наполнил сосуды водой и, как велела ведунья, сел на примятую траву у его берега. Впервые за многие дни я остался в полном одиночестве, без руководства и указаний.

Сначала я просто слушал его бесконечную песню — переливы, плеск, шепот. Потом закрыл глаза. И тогда случилось необъяснимое. Я не услышал слов, но понял смысл. Это был не язык в привычном понимании, а поток чистого ощущения, смысла без символов. Ручей рассказывал о радости движения, о свободе течения, о встрече с камнями не как с преградами, а как с поводом сыграть новую мелодию, о неизбежности пути к озеру, к реке, к океану.

Это было не заклинание, не магия силы. Это была магия присутствия. Бытия. И в ней заключалась такая мощь, перед которой меркли все мои прошлые умения повелителя, сотрясателя, властелина. Этот, по сути, ручей был вечным потоком жизни.

Когда я вернулся, ведунья стояла на пороге, будто ждала.

— Ну что? — спросила она. — О чем пел ручей?

Я посмотрел на нее, и впервые за все время моего пребывания здесь мой ответ родился не из размышлений, а из самой глубины того нового, хрупкого и прочного чувства, что пустило во мне корни.

— Он пел о том, что путь — это не линия между точками, — сказал я. — Путь — это и есть точка. Бесконечно длящаяся во времени и пространстве. И ты всегда находишься именно в ней. Только здесь и сейчас.

В ее глазах блеснуло одобрение, более красноречивое, чем любая похвала.

— Значит, ты начал слышать, — кивнула она. — Теперь главное — не забыть, как это делать.

Следующие дни и недели слились в единый ритм, наполненный простыми, но глубокими делами. Я учился не просто собирать травы, а чувствовать их нужды; не просто сушить их, а входить в ритм их превращения; не просто заваривать чай, а благодарить каждый лист за отданную силу. Я научился различать по шелесту листьев, надвигается ли дождь; по поведению птиц — будет ли день ясным; по гулу земли — спокоен ли лесной дух.

И однажды ночью, когда я уже засыпал под убаюкивающий треск поленьев в печи, я почувствовал это. Не усилием воли, не концентрацией, а просто так, как чувствуешь биение собственного сердца. Тихое, могучее присутствие леса, озера, неба — всего мира вокруг. Оно не требовало поклонения. Оно просто было. И я был его неотъемлемой частью.

Глава 9

Время неспешно бежало в этом заповедном месте, куда мне посчастливилось попасть. Но, когда я окончательно оклемался, в мою голову стали приходить разные мысли — я никак не мог срастить одно с другим. Каким же, всё-таки, образом я вновь попал в своё старое тело?

По моим ощущениям, этот чертов отмороженный ублюдок в прошлый раз меня точно завалил наглушняк, без каких-либо вариантов. Именно поэтому моя душа и отправилась «в свободное плаванье», пока не наткнулась на силушку Святогора-великана.

А уже после этой встречи я попал в тело моего двойника — Илью Резникова из магического мира, зверски замученного на алтаре колдунами-эсэсовцами. Твари, которых я раздавил, как тараканов, принесли его в жертву на своём проклятом алтаре в Уральских, а в том мире — в Рипейских горах (хоть