Справедливость для всех, т.I "Восемь самураев" - Игорь Николаев

Нет, серьезно, вот этот смешной и нелепый шкет — ее повелитель по всем писаным и неписаным правилам жизни Ойкумены? Тот, кто в принципе может приказать все, что угодно, хоть умереть за него — и она обязана выполнить указание? Это было… забавно. Снова рассудочное понимание местных устоев сталкивалось с укорененными в душе принципами, рождая ощущение несерьезности, карнавальности происходящего. Казалось, вот-вот мальчик рассмеется, тряхнув отрастающими вихрами, воскликнет «прикол! смешно ведь, да?» и все отправятся играть в тряпичный мяч.

Но Артиго не смеялся. Он внимательно смотрел на Елену взглядом непроницаемо-темных глаз и ждал как господин. Терпеливый, незлобивый, но все же господин, который задал вопрос и не допускал даже мысли о том, что его волю могут проигнорировать. Елена прокашлялась и решила сделать вид, что она и в самом деле настоящий фамильяр настоящего императора. Так сказать, потренироваться в новом положении. Заодно проговорить вслух общие мысли насчет идеологического элемента предстоящей борьбы.

— Объявить всех людей равными нельзя… Однако сделать это необходимо.

За двумя короткими фразами стояли многие дни напряженных размышлений. Как русский человек, воспитанный советским человеком, Елена, разумеется, верила во всеобщее равенство и общественную справедливость. Три с лишним года назад (или уже почти четыре?.. время не просто бежит, оно летит птицей… или убийственной стрелой, ежели с поправкой на местный антураж) девочка Лена, вероятно, попыталась бы как-то привить идею равенства и братства на локальные почвы. Однако с той поры утекло немало воды, Елена сменила много имен, обзавелась шрамами в ассортименте и основательно растеряла юношеский идеализм. Теперь она хорошо понимала концепцию сменяющих друг друга социально-экономических формаций и невозможность прыгать через ступеньки этой лестницы. Нельзя вещать про всеобщее равенство там, где каждый, безусловно, нерассуждающе верит в бога и установленное самим господом изначальное неравенство. Во всяком случае — нельзя вещать привычными Елене определениями. Здесь требовалось что-то иное, адаптированное под мировосприятие аборигенов…

— Значит, надо их как-то уравнять иными способами, — сообщила она.

— Какими? — все с тем же пронзительным вниманием спросил Артиго.

— Через единый закон для всех. И персону императора, как становой хребет системы справедливого, понятного, общеобязательного правосудия.

Мда… в мыслях это казалось намного весомее и внушительнее. Проговоренное вслух звучало как-то путанно и не слишком убедительно.

— Не понимаю, — сказал после краткого раздумья мальчик.

«Я тоже» — хотела признаться Елена, однако решила не искать легких путей. И тут ей вспомнилась давным-давно услышанная концепция «рабов божьих». Есть ли что-то подобное в церкви Пантократора женщине было неизвестно. Но терять то все равно нечего, так ведь?

— Кто есть власть после Бога? — начала она рассуждать вслух, отчасти укладывая кирпичиками прежние мысли, отчасти импровизируя. — Император. Он высший и лучший из всех людей.

Артиго молча склонил голову, признавая очевидную вещь.

— А коли все прочие стоят ниже властителя, они, так или иначе, являются его слугами. И вассалами. Прямо или через несколько звеньев.

Артиго нахмурился и почесал нос. Елена прокляла себя за то, что пренебрегала уроками ойкуменской жизни. Работает ли в местной системе феодального подчинения правило насчет «не моего вассала»? Хрен бы знал…

— Соответственно император, как высшая инстанция, вполне может провозгласить единый и справедливый закон для всех. И в дальнейшем быть золотым гвоздем, вокруг которого вращается весь механизм. Император станет опорой и гарантом праведного суда, где каждый найдет защиту. Хм…

Елена скорчила гримасу и выдала пришедшую на ум красивую фразу:

— Один император для всего мира и единый закон для всех людей!

— Все люди не равны перед Богом, но равны перед императором и законом? Не является ли это покушением на устои, дарованные самим Господом нашим Пантократором? — Артиго сразу и безошибочно заметил слабое место в логике реформации.

— А где сказано, что люди не равны перед богом? — вдохновенно парировала Елена и тут же отступила на шажок, убоявшись заходить на опасное поле теологии. — Надо священные тексты почитать внимательно.

Вот и обозначилась главная уязвимость идеи, а также первоочередное направление деятельности. Начинать благое дело следует не от солдат, права и юристов. А от Веры. От вдумчивых разговоров с теологами, подведения под каждый тезис новой идеологии соответствующих цитат из «Первооснов», местной Библии. Потому что хватит одного вопроса наподобие того, что сейчас задал Артиго — и любая конструкция, не основанная на «Бог разрешает» рассыплется. Запомним это…

В голове настойчиво крутились скудные обрывки школьных знаний, какие-то прокламации насчет того, что будь люди не равны, бедняки рождались бы с седлами на спинах, а дворяне в коронах. Хм… А хорошее воззвание получится. Можно сказать, что бедный и богатый, будучи ранеными, одинаково страдают, истекая кровью, потому что Пантократор создал их равными. А если раздеть донага крепостного и дворянина… хотя нет, вот это сомнительный момент. Потомственные богачи и бедняки зачастую выглядят как представители разных видов — отличие в труде и питании. На это упирать не стоит. Где бы найти хорошего церковника, чтобы побеседовать о религии, проверить границы дозволенного в толковании священных текстов, не рискуя обвинением в ереси? Кадфаль не годится, он боец, далекий от теологии.

— А как же суды королевств? Привилегии отправления правосудия властителями, надорами, фо-ишпанами и князьями? — не унимался мальчишка.

— Их следует упразднить, — пожала плечами Елена. — Суды должны судить по единому своду законов и быть организованы по единому образцу, не подчиняясь никому. Где бы они ни находились. Лишь император властвует над блюстителями, а больше никто. Император выплачивает им содержание, назначает, отстраняет служителей. И жестоко наказывает всех, кто покусится на судебную пирамиду. Тогда в руках повелителя окажется инструмент власти над миром.

— Неужели?

— Страшна не жестокость, — теперь Елена говорила вполне уверенно, основываясь на практическом опыте и личных наблюдениях, так что слова буквально сами собой укладывались в красивую линию. — Страшен произвол. Суд, который неподвластен местным князькам и вельможам, это становый хребет, который сцепит, сошьет воедино Империю.

— Но… — Артиго замялся, то ли пораженный величием концепции, то ли подбирая не слишком ранящие слова для критики безумных мечтаний. — Чтобы сделать это былью, надо переписать все законы?.. Единый суд не может судить по разным правилам.

— Нет, — махнула рукой Елена. — Свод законов надо будет не изменить, а написать заново. Если уж закладываться на такую перестройку, нет нужды ставить очередные подпорки под ветхое здание. Придется его