Французский полтергейст - Василий Анатольевич Криптонов

человек весёлый, мы с вами точно поладим! Так вот, это — сумма, в которую примерно можно оценить весь источник, как есть. Теперь возьмите вот эту бумажку. Тут, как вы можете заметить, четверть от той суммы, которая причитается вам. Что можно сделать на эти деньги? Купить прекрасный дом. Нанять полный штат прислуги, собственный выезд, оставить преподавание. Несколько лет можно прожить в своё удовольствие!

— А потом?

— А что потом? Ну, если обойтись без выезда, то часть суммы можно вложить в какое-нибудь предприятие и обеспечить себе это самое «потом». Есть, конечно, и другой вариант. Ежеквартальные выплаты, но там… Право слово, совершенно несерьёзные суммы, вот, поглядите на эту третью бумажку, я её измял нечаянно, чернила размазались, но прочесть можно. Разве же это деньги? Ну что тут можно… Да даже… Не знаю… Приданного какой-нибудь приятной особе не соберёшь толком. Решать вам, конечно.

Ну и жук этот Яков Онлифансович. Язык — что помело. Ежеквартальная сумма в сравнении с двумя другими и вправду выглядела ничтожной. Однако, во-первых, она таки существенно превышала размер преподавательского жалованья, а во-вторых, немаловажный нюансик, она выплачивалась бессрочно. Что означало: эту ежеквартальную «крохотную сумму» буду получать всю жизнь я, мои дети, внуки, правнуки и так далее, пока род мой не оборвётся на какой-нибудь торжественной или не очень ноте. Выбор у меня стоял, по сути дела, между перспективами обеспечить себя и своих потомков навсегда, либо получить большой куш прямо сейчас.

Будь у меня у самого деловая жилка, я бы, может, принял и другое решение, интересное Грибкову. Вложился бы в какое-нибудь дело, получил бы хорошие барыши… Но где я и где бизнес. Бизнес — это думать надо, работать, рисковать. Видал я успешных бизнесменов в прошлой жизни. Отпуск — работа, выходные — работа, за столом — работа, во сне — работа. А потом ещё берут с собой на работу немного работы, чтобы можно было работать, пока работаешь. Либо так, либо всё делегировать, продолбать и сидеть потом до конца жизни в кабаке, рассказывая таким же забулдыгам, как ты весь мир в кулаке держал, но судьба-злодейка тебя подставила.

В общем — нет, не моё. Мне, наверное, суждено было в этот мир попасть — я с рождения чувствовал себя немного аристократом. К труду питаю отвращение, а вот приключения мне нравятся. Такие, чтобы ночью после них домой возвращаться, в тепло и уют. Как Шерлок Холмс, например. Вот, судьба наконец-то изловчилась выстроиться именно так, как я хотел.

Кстати говоря, благодарить за это нужно Татьяну. Если бы не она — где бы я сейчас был? Пахал бы за копейки в какой-нибудь шараге «Рога и копыта», деля зарплату между арендой и коммуналкой, пробавлялся дошираком, ходил в загибающуюся библиотеку и подумывал о том, чтобы пойти преподавать русский и литературу. С зарплатой там, может, и так себе, но, говорят, есть какие-то социальные льготы и карьерные перспективы, смутно мною осознаваемые.

Бр-р-р! Жуть-то какая. Слава Таньке! Ура рыжей! Куплю ей красивейший букет цветов! Хотя нет, не куплю. Серебрякову скажу, чтобы купил. И Таньке приятно, и для дела полезно. А что самое главное — я как будто бы и ни при чём вовсе.

— Судя по благостному выражению вашего лица, Александр Николаевич, вы уже приняли решение?

— Что? Ах, простите, это я о дамах задумался. Когда я думаю о дамах, у меня всегда такое решительное выражение лица.

— Верно, верно мыслите! Где деньги — там, известное дело, и дамы всенепременно сыщутся. Ну так что же, вторая бумажка?

— Да на что же мне вторая? Давайте третью.

— Третью? — скривился Яков Олифантьевич. — Разочаровываете вы меня, Александр Николаевич. Ну что такое эта третья бумажка?

— Бог Троицу любит.

— Оно, конечно, так…

— Ну так вот, значит, и порешили. Кто же мы такие, чтобы с Господом спорить!

С предельно кислым видом Яков Олифантьевич пожал мне руку и принялся вытаскивать из портфеля уже настоящие, имеющие юридическое значение бумаги, которые нам с ним предстояло читать, уточнять и подписывать.

* * *

Домой мы с Фёдором Игнатьевичем вернулись заполночь. Он меня, конечно, дожидался в академии, без меня не ушёл. И потом, на обратном пути — а шли мы с ним пешком, так как извозчика не поймали в столь поздний час, а Яков Онлифансович заявил, что едет в другую сторону — проявлял участие.

— Вы сделали мудрый выбор, — сказал Фёдор Игнатьевич, когда я изложил ему суть ситуации. — Но бросать преподавание я бы вам пока не советовал.

— Честно говоря, и не собираюсь. Работа эта необременительная и даже в каком-то смысле интересная, не говоря о том, что позволяет находиться в близком контакте со многими приятными людьми. Кроме того, я такой человек, что мне необходима некая внешняя сила, чтобы меня заставлять двигаться. Иначе я двигаться вовсе перестану и поросту мхом. Что меня нисколько не украсит. Мне не идёт зелёное, видите ли.

— Девочку свою, полагаю, теперь сумеете выучить, если будет на то ваше желание.

Фёдор Игнатьевич выглядел одновременно и радостным, и грустным, как отец, гордый достижениями сына, но понимающий, что сын вот-вот выпорхнет из родного гнезда и поминай как звали.

— Не грустите, Фёдор Игнатьевич. Я съеду от вас только по решению суда и никак иначе.

Фёдор Игнатьевич от неожиданности бурно раскашлялся, но ничего не сказал. Должно быть, не нашёл нужных слов благодарности. Бывает. По-настоящему близкие люди всё равно понимают друг друга без слов.

На следующее утро к нам приехала даринкина мама и разрыдалась. Кухарка налила ей стакан воды, Дармидонт пожертвовал из личных запасов валериановые капли. Все остальные выразили женщине душевную поддержку и сердечную теплоту. Когда всё это совокупно возымело действие, внезапная гостья тяжело вздохнула и изложила суть.

— Кузьма в суд сегодня идёт!

— Из-за станции, что ли? — спросил я.

— Из-за неё, окаянной! Его же на каторгу сошлют!

— Там юрист Серебряковых должен был этим вопросом заняться, — вспомнил я. — Он с вами общался?

— Был какой-то… Да кто ж их разберёт, там кого только не было. А вечером вчера полицейские пришли, взяли Кузьму под белы рученьки — да увели.

— Скверно дело, — пробормотал Фёдор Игнатьевич. — Когда до такого дошло — видимо, у юриста этого не всё сложилось.

— Суд во сколько? — спросил я.

— В три часа дни!

— Ясно. Вы не беспокойтесь, пока ещё ничего не ясно, слёзы лить точно рано.

— Господи, да за что же мне нам всё это…

— Я к Серебрякову, разузнаю, что к чему. А вы тут пока располагайтесь. Дармидонт, устрой