Бурят - Квинтус Номен

испортили. У нас поезда по расписанию ходят, а у них не то что по расписанию, у них на многих дорогах поезда вообще ходить не могут! И меня не волнует, где они деньги возьмут, но без денег перевозок просто не будет. И не потому, что я жадный, в потому что негде возить будет! Рельсы просто закончатся!

— А где тогда рельсы брать?

— Американцы нам в помощь…

— Думаешь, американцы большевикам помогать захотят⁈

— Москве — не захотят, а нам помогут. У нас есть деньги, которые мы не собираемся тратить на мировую революцию.

— Почему?

— Потому что я договорился, что все авуары Колчака передаются в наше управление. Правда, при условии, что мы на все эти деньги что-то в самой Америке и купим. Денег не то, чтобы очень много, но на первое время хватит. К тому же они произведут поставки всего, что уже было оплачено но еще не доставлено. А это, между прочим, одних паровозов пятьдесят штук!

— А с чего бы им тебе помогать? Ты же сам большевик…

— Ну да. Но только я не просто большевик, а еще и не дурак, как ты. Американцы точно знают, что я успел отбить у Унгерна много золота, но они не знают сколько именно. Однако получить его они не против — а я сказал, что буду вести закупки за золото после расчетов по всем старым контрактам. А так как они считают, что я почти все золото у Колчака забрал…

— А почему это они так считают? Ведь все оставшееся золото в Москву вывезли…

— Вывезли остатки золота. Американцы знают, что Унгерн украл у Колчака золотой эшелон, а господин Малинин где-то вслух пожаловался, что Колчак из Казани вывез пятьсот тонн, сто сорок успел продать, еще большевики сорок тонн забрали… Чехов назвал ворами с подонками: ну пьяный был, что с него взять? Но чехов-то перед посадкой на корабли до нижнего белья осматривали, и американцам это известно.

— Так у нас…

— Говорю же: пьяный. Большевики московские забрали все остатки, а мы взяли сорок две тонны у Унгерна и восемь тонн у чехов. Тонну уже потратили: я же трактора закупил, еще плуги, косилки-молотилки, станки по мелочи — но и об этом американцы знают. Знают, что если мне что-то потребуется, то я просто покупаю и плачу золотом. Еще знают, что мы в Ново-Троицком промысле почти пятьдесят пудов золота намыли — но и знают, что платить этим золотом я пока не буду. Сейчас я плачу их долларами, которых в американских банках у нашей республики почти на шестьдесят миллионов золотых рублей. А снова золотом платить буду только когда эти деньги потрачу…

— И ты собираешься рельсы покупать?

— Ну… да. И рельсы тоже, просто немного. Нам их нужно ровно столько, сколько потребуется, чтобы пару лет дорогу в рабочем состоянии поддерживать.

— А потом?

— А потом сами их делать будем, на Петровском заводе. Я заказал у американцев рельсопрокатный стан.

— А ты и про станы понимаешь?

— На заводе люди есть, которые понимают. А если есть, чем людям платить, то они очень многое сделать могут…

Николай Павлович в металлургии, тем более современной, практически не разбирался. Но науку арифметику он в детстве выучил хорошо — и прекрасно понимал, что Петровский завод, даже если получится его использовать на полную мощность и всю его продукцию на рельсы пускать, в сутки может этих рельсов произвести примерно на шестьсот метров дороги. А ведь для постройки нужны еще и костыли, чтобы рельсы к шпалам прибивать, и болты с гайками, чтобы рельсы друг с другом свинчивать, и накладки разные. Так что разговор о том, что завод рельсами всю дорогу в Забайкалье обеспечит, были в большей степени для отвода глаз. Глаз тех, кто внимательно наблюдает за тем, что творится в новенькой Забайкальской, но все же Советской республике.

Наблюдали за творящимся в Забайкалье со всех сторон, и наблюдали достаточно внимательно — но все же кое-что от «внешнего взгляда» ускользало. Например то, что Николай Павлович очень внимательно беседовал с некоторыми из бегущих из Советской России гражданами. Полковник Малинин привел к «подполковнику Андрееву» еще шестерых бывших жандармов — все они были немолоды и поначалу особого энтузиазма в общении с «первым секретарем» не проявляли. Но чуть позже приступили к работе более чем ответственно — и пока важнейшей частью этой работы было выяснение того, а кто, собственно, столь сильно стремится уехать хоть в Харбин, хоть на край света — лишь бы не оставаться под властью большевиков. И вот отдельные такие бегунцы Николая Павловича сильно заинтересовывали.

Одним из таких господ стал Сергей Петрович Бобынин. Но заинтересовал он не тем, что происходил из столбовых дворян, а тем, что — по мнению Николая Павловича — с дедом (а то и прадедом) этого господина он вместе горные науки осваивал. А так как Сергей Петрович тоже обучался по горной части, разговор с ним оказался весьма плодотворным.

— Добрый день, Сергей Петрович, вы уж извините, что вас побеспокоил…

— Если то, что с поезда сняли и в барак какой-то запихнули, называется беспокойством…

— А у нас всех с поездов снимают и в бараки пихают. Нужно же выяснить кто, с какой целью и куда направляется. Может, что человек ошибается, и ему туда, куда он ехать собрался, и вовсе не надо.

— Не вам решать!

— Вообще-то мне. И вот я как раз думаю, что в Харбин под издевательства китайцев русскому дворянину ехать точно не пристало.

— Да что вы понимаете в том, куда дворянину пристало…

— Я, между прочим, не просто обер-бергмейстер, но и дворянин, род мой записан во вторую часть. И, как дворянин, совершенно искренне считаю, что в Китае вам делать нечего. То есть вы, конечно, вправе меня не послушать и спустя несколько лет с радостью устроиться садовником или дворником к китайскому вельможе за прокорм, но все же хочу предложить вам несколько иной вариант. Как обер-бергмейстер, я изучил все Забайкалье и половину Монголии, где нашел очень много интересного. Например, месторождение прекрасной руды более чем на полмиллиарда пудов, а уж насколько более — я и сказать пока не могу. Но руда — это всего лишь камни, а если из нее сварить сталь… Деньги на постройку завода у меня есть, но людей, кто может это сделать, нет. То есть простых