Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть 3 - Алексей Хренов

— Слушай, Алибабаевич, ты чего застрял? — Кузьмич подбодрил своего напарника.

— Казан... — чуть слышно ответил Алибабаевич.

— Где? — удивился штурман и посмотрел по сторонам.

— Вон! Там... — находящийся в ступоре стрелок указал рукой на сапёров.

Кузьмич даже не сразу нашёл слова.

— Алибабаич!!! Ты что, совсем спятил?! — штурман стоял, хватая воздух, не в силах вдохнуть...

Глава 10. «Собачья свалка»

Начало июня 1937 года. Небо над аэродромом франкистов недалеко от города Авьола.

Что заставило его обернуться именно в этот момент, Лёха так и не понял. Может, привычка периодически осматривать воздух, может какое-то шестое чувство, а может, «зеленые человечки» всё еще присматривали за своим бестолковым засланцем.

Позади его «Чато», всего в сотне метров, стремительно пикировал «Фиат CR.32». Камуфлированный пятнами, с хищным острым носом, он водил им из стороны в сторону, прицеливаясь. Время словно сжалось в точку.

Лёха почувствовал, как по спине пробежал холодок, а сердце сжалось в тугой узел.

«Приплыли…» — промелькнула в голове мысль.

В этот момент руки сработали сами. Он резко дал ручку от себя и влево, дал левую педаль до пола и прибрал газ. Шустрый маленький самолёт резко крутанулся в голубом небе.

Вовремя!

Над кабиной с сухим рвущимся звуком пронеслась очередь из крупнокалиберного «Бреды-SAFAT». Лёха буквально почувствовал, как трассеры прошли в каких-то сантиметрах, и машинально вжался в сиденье.

Итальянец опоздал всего на пару секунд.

Не ожидавший такой подставы и разогнанный на пикировании "Фиат", просвистел мимо и заложил правый вираж.

Лёша Хренов привык к задумчивым реакциям бомбардировщика и необходимости в размашистых движениях, что бы добиться оперативной реакции большой машины. На маленьком и юрком истребителе его привычки вызывали очень дёрганое, резкое и часто даже иногда опасное поведение самолёта.

Буквально ломая самолёт, он переложил свой "Чато" в нелюбимый им правый вираж и заставил его поднять нос. "Фиат" был метрах в восьмидесяти - девяноста впереди и уходил вперед на скорости.

Перед плексиглазовым козырьком истребителя маячил кольцевой прицел с перекрестьями, Лёха видел такой в фильмах про войну у зенитчиков, и какая то длинная труба, видимо предназначенная для снайперской стрельбы на дальние расстояния. Наш герой поймал момент, что бы уходящий в вираж самолёт противника оказался прямо перед капотом, и не глядя на прицелы нажал на гашетки пулемётов.

Самолёт вздрогнул и затрясся, выплёвывая килограммы мелких пуль в мелькнувшую перед ним грязно-серую тень...

Лёха не думал, он чувствовал. Тело работало быстрее, чем разум, и, видимо, разум старался не мешать ощущениям.

"Фиат" уходил в правый вираж, удаляясь. Его маленький «Чато» был медленнее «Фиата», но зато манёвреннее и умудрялся выполнять более крутые виражи. Увлёкшись преследованием, Лёха, скрипя зубами, вжимал гашетки пулемётов, периодически стреляя короткими очередями, стараясь зацепить вражеский самолёт. Вдали мелькала грязно-серая тень, ускользающая из прицела.

Он плюнул и стал осматривать воздух в поисках итальянских истребителей. Лёха покрутил головой, выискивая второго. И опоздал.

Сверху, почти отвесно, на него пикировал второй "Фиат", открывая огонь.

Трассеры прошлись по левому крылу и фюзеляжу, сделав приличную пробоину. Самолёт вздрогнул от удара и тут же отреагировал на такую обиду, слегка потянув влево.

Лёха рванул ручку на себя, заставляя самолёт задрать нос и уйти в мёртвую петлю.

Кровь ударила в голову, в глазах стало темнеть, и замелькали мушки. Петля вышла довольно кривая, будто положенная на бок. Через секунду небо перевернулось, и он увидел "Фиат" далеко под собой и сильно правее. Ему казалось, что советский самолётик на короткий миг завис в небе.

— Давай! — закричал Лёха, пытаясь педалями выправить направление полёта. Если бы он мог, он бы буквально подтолкнул самолёт вниз.

Силуэт врага мелькнул на мгновение в прицеле, но «Фиат», разогнанный в пикировании, тоже резко пошёл вверх, пользуясь преимуществом скорости и ломая всю атаку. Лёха дал короткую очередь, но пули прошли мимо...

Начало июня 1937 года. Центр Мадрид.

Алибабаевич завороженно смотрел, как пара сапёров осторожно катили к носилкам большую не разорвавшуюся авиабомбу. Она была около метра в длину и с идеально шарообразной передней частью, действительно похожей на огромный казан. Поверхность бомбы была слегка обгоревшей, но в остальном выглядела как новая. Испанцы беззаботно пинали её ногами, стараясь вкатить на стоящие на земле носилки.

— Кузьмич! Давай ты попросить у них казан! — робко высказался Алибабаевич, умоляюще глядя на штурмана. — Там отрезать, и два ручка варить!

— Ты совсем спятил?! — Кузьмич даже не сразу нашёл слова. — Это БОМБА! Не разорвавшаяся! Тут стоять-то опасно, не то что резать! И потом, ты её на горбу понесёшь?!

— Смотри! Старпёр её ногой толкать! Взрыв совсем нету! Давай совсем мало попросим!

— А если рванёт? — Кузьмич пока не мог принять гениальную идею своего азиатского друга.

— Тогда горелый плов будет! Сразу из два барана! Один Кузьмич звать, а другой Василей Алибабай оглы! Шашлык из тебя будет! — Алибабаевич отряхнул пыльную форму, вручил все сумки всё ещё находящемуся в шоке Кузьмичу и начал перелезать через разбитые кирпичи. — Моя один казан добывать! Командир скажу, Вете а ла меерда, Алибабай оглы всё один сделал!

(прим. автора для слабо-знающих испанский язык: «Вете а ла меерда» - «Иди на хрен!» (дословно — «Иди в дерьмо!»)

— Погоди, псих ненормальный!

Сапёры уже остановились, присели отдохнуть, и Кузьмич посмотрел на Алибабаевича, махнул рукой и, перекрестившись на всякий случай, без лишних раздумий направился к ним.

— Buenas tardes, товарищи сапёры! От русос авиадорес! — Кузьмич был сама галантность и, достав пачку местных сигарет «Лигерос», с опаской протянул её сидящим на бомбе сапёрам.

— Buenas! – один из испанцев вытер лоб и закурил. – Видите? Опять немцы нам «подарок» прислали! Хорошо, что не взорвалась, уже обезвредили, но тащить