По прозвищу Святой. Книга вторая - Алексей Анатольевич Евтушенко

— Быстрее только пуля.

— Вот этого не надо.

— Наша пуля, Вилли. Наша немецкая пуля. Самая быстрая и точная пуля в мире.

«Ложимся», — показал Максим.

Последние метры он преодолел по-пластунски, волоча за собой автомат на ремне стволом вперёд. Справа и слева точно так же подвигались Найдёнов с Гринько.

Молодцы, отметил Максим, умело ползут. Тихо.

Выглянул из-за дерева, стараясь держать голову как можно ниже.

Перед ним виднелся лесной пруд, поросший по краям осокой и лопухами. Небольшой, метров пятнадцать на двадцать пять, но искупаться — вполне. К тому же противоположный берег песчаный, пологий, удобный. Там, чуть выше среза воды, раздевались двое немецких солдат. Ещё выше, под деревьями, виднелся мотоцикл с коляской.

— Zündapp KS 750, — подсказал КИР. — Самый массовый мотоцикл вермахта. Отличная машина для того времени.

— Я понял, помолчи пока, лады?

— Извини, — КИР умолк.

«Лежим, ждём» — показал Максим красноармейцам.

Немцы разделись догола, аккуратно сложили форму, прижали сверху винтовками и, ухая, полезли в воду.

«Ты и ты — здесь», — показал Максим: «Я — в обход».

Максим отполз назад и, пригнувшись, быстро и бесшумно обогнул пруд.

Вот он — мотоцикл. В коляске — четыре стальных контейнера с крышками на «барашках». В таких немцы доставляли горячую еду на линию боевого соприкосновения. Или на передовую, как говорят в это время. Литров на десять каждый, не меньше. А то и на двенадцать. Тут же, в коляске, лежало четыре набитых вещевых мешка. От двух шёл явственный запах свежеиспечённого хлеба. Настолько явственный, что рот тут же наполнился слюной. Только сейчас Максим понял, насколько голоден.

Это мы удачно сходили, подумал он и бросил взгляд на немцев. Те беспечно плескались в пруду.

Мало вас били. Ну да ничего, скоро поумнеете. Только это вам всё равно не поможет.

Он вышел на берег с автоматом наизготовку. Встал, расставив ноги у снятой одежды и оставленного оружия.

Немцы заметили его и замерли, приоткрыв рты.

— Найдёнов, Гринько, — скомандовал Максим, — выходите и берите их на мушку! — и добавил. — Hände hoch! An Land! Schnell! [2]

Немцы послушно задрали руки вверх и обернулись. Там уже выросли из травы Найдёнов и Гринько. Автомат и винтовка, наведённые на незадачливых купальщиков, говорили сами за себя.

Вилли и Курт побрели к берегу. Они были похожи, как братья — белобрысые, курносые, голубоглазые, юные.

Лет по двадцать, не больше, решил Максим. Если бы не форма, язык и оружие, то от русских не отличить.

Максим наклонился, подобрал «маузеры», забросил на плечо.

Оба немецких солдата вышли на берег и теперь стояли перед ним испуганные и голые с задранными вверх руками.

Максим отступил в сторону:

— Одевайтесь.

Затем подал знак своим: «Ко мне!»

Два контейнера взвалили на плечи немцы, ещё два досталось нести Найдёнову и Гринько. Они же взяли «маузеры» и по одному вещевому мешку. Один был набит жестяными банками со сгущёнкой. Во втором обнаружились два блока сигарет (двадцать пачек в блоке по двенадцать сигарет в пачке) и галеты.

— Хорошо живёт немчура, — зло сказал Найдёнов, увидев всё это богатство.- Сгущёнку они жрут. Ну не суки? Интересно, что в бачках.

— Что в бачках? — спросил Максим по-немецки.

— Гуляш, — торопливо ответил Курт. — В двух гуляш, ещё в двух — кофе.

— Кофе? — не поверил Максим.

— Ну… не настоящий. Эрзац.

— Из чего?

— Кажется, желудёвый. Ещё цикорий там. Ничего, пить можно, когда горячий. Это обед. Мы должны были доставить обед для нашего взвода…

— А доставили для нашего, — сказал Максим. — И это хорошо. Зачтётся. Если будете вести себя правильно.

— Мы постараемся, герр офицер, — заверил Курт. — Правда, Вилли?

— Правда. Скажите, что делать, и мы тотчас исполним.

— Молодцы, — похвалил Максим. — За что люблю немцев, так это за исполнительность и дисциплину. Для начала ты, Курт, утопи мотоцикл в пруду. Загони его туда, чтобы видно не было с берега. Потом берите продукты и пошли.

Возвращение продовольственной команды было встречено с искренней и живой радостью. Уставшие, осунувшиеся и небритые лица озарили улыбки. Потускневшие глаза засветились. Послышались шутки и смех.

Гуляш, эрзац-кофе и половину буханок хлеба смели тут же. Сгущёнку и мясные консервы отложили про запас. Сигареты раздали всем поровну.

— Немцев бы допросить, — сказал Латышев, закуривая после еды. — Жаль, с языком у меня плоховато. Хальт, шнель, хенде хох, цурюк– вот и весь мой немецкий. Ещё йа и найн [3], — добавил он, подумав.

— У меня нормально с немецким, — сообщил Максим.

— Здорово, — обрадовался лейтенант. — Так давай, узнай из какой они части, где их расположение, кто командир, вообще, всё, что знают. А потом расстреляем их на хрен.

— Как это — расстреляем? Они же пленные.

— И что? Как они наших расстреливают, так и мы их. Ты же партизанил, сам говоришь, должен понимать. Зачем они нужны? Мы их в живых оставим, а они к своим выйдут и потом в нас же стрелять будут. А если с собой тащить… Как? У нас и так двое тяжёлых, которых тащить надо. Этим ещё охрану выделять? Не, на хер. Пуля в голову, ветками закидали и ушли. Мёртвые не кусаются.

— А говоришь, художественную литературу не любишь.

— В смысле?

— Это цитата из «Остров сокровищ» Стивенсона, там эту фразу произносит Израэль Хэндс, пират.

— Как ты только всё помнишь, это ж с ума сойти просто… Не читал я твой «Остров сокровищ», самому только что на язык пришло. Стоящая книга?

— Отличная. Почитай, не пожалеешь. А пленных убивать не будем.

— Я здесь командир, не забывай. Как скажу, так и будет.

— Конечно, ты, никто и не спорит. Но это мои пленные, я их взял и привёл. Найдёнов и Гринько помогли. Егор, послушай меня. Это не эсэсовцы, обычный вермахт, пацаны, вчера ещё в школу ходили. Не надо, не будем брать грех на душу.

— Добрый ты, — зло произнёс Латышев.

— Ага, — сказал Максим. — Такой добрый, что только за сегодня семерых убил. Четверых в воздухе, троих на земле. А рассказать, сколько всего с начала войны угрохал, так ты завидовать начнёшь, пожалуй.

— Ладно, — сказал Латышев. — Доживём до ночи — посмотрим.

Затем в две затяжки докурил трофейную сигарету, затушил