По прозвищу Святой. Книга вторая - Алексей Анатольевич Евтушенко

Поэтому лётную карту, лежащую в планшете, Максим давно «сфотографировал» и запомнил до мельчайших деталей так, что теперь не нужно было всякий раз её разворачивать, чтобы сориентироваться.

А направление движения и скорость он чувствовал лучше любого компаса и спидометра.

Об этом и не только у них с Латышевым зашёл разговор незадолго до выхода.

— Странный ты всё-таки парень, Коля, — сказал лейтенант, закуривая немецкую сигарету.

— Ты бы не курил пока, — промолвил Максим. — Я же говорил. Никотин плохо влияет на ночное зрение.

— Вот я и говорю — странный. Откуда, к примеру, тебе это известно?

— Читал. Я вообще люблю читать. Все мои знания, которые не входят напрямую в лётную подготовку, — оттуда, из книг.

— Хорошо, допустим. А немецкий? Ты же шпрехаешь, что твой немец, я слышал.

— У нас в трудовой коммуне имени Феликса Эдмундовича Дзержинского был хороший учитель немецкого, — сымпровизировал Максим. — Шенгальц Игорь Оттович, из поволжских немцев. А языки я всегда любил учить. Вообще учиться люблю. Есть во мне такая фигня. Я не понял, Егор, что за наезд?

— Наезд? Какой ещё наезд?

— Это я так претензии называю. Наезд. Образное выражение.

— Понятно. Какой же это наезд? Так, интересуюсь. Просто таких, как ты, я никогда не встречал.

— Таких — это каких?

— Да вот таких… Всё ты знаешь, все умеешь, всё помнишь. Немецкий знаешь. В темноте видишь почти как днём. Лечить руками умеешь. Стреляешь как снайпер. В разведке любому сто очков дашь.

— Откуда ты знаешь, как я стреляю?

— Троих немецких разведчиков ты убил? Ты. К тому же я вижу, как ты с оружием обращаешься. Словно родился с ним.

— Лётчиков тоже учат стрелять, Егор. А хватаю я всё на лету, как ты уже понял. Талант у меня. Таким родился. Ну и жизнь многому научила. Я же беспризорничал, пока в коммуну не попал.

— Встречал я бывших беспризорников, — покачал головой Егор. — Они, спору нет, ребята хваткие, но с тобой не сравнить.

— Ещё раз спрошу. К чему все эти вопросы? Если подозреваешь, что я вражеский агент, то зря. На хера немецкому агенту кучка уставших красноармейцев во главе с таким же лейтенантом?

— Например, чтобы с их помощью попасть в дивизию, втереться в доверие к командованию, а потом подвести всех под монастырь. Что в данном случае означает завести к немцам, — сказал Латышев. — Как тебе версия?

— Никуда не годится, — отмёл Максим. — Зачем такие сложности? Попасть в расположение дивизии гораздо проще одному, чем тащить с собой вас всех. Ещё и двоих тяжелораненых в придачу. И потом. Ты же сам и твои люди видели воздушный бой, как меня сбили, и я выпрыгнул с парашютом. Видели или нет?

— Видели. Только откуда мне известно, что это именно ты спрыгнул с парашютом?

— Ага, — насмешливо продолжил Максим. — Это был переодетый в нашу лётную форму и с нашими документами пилот «мессера». Который на самом деле не пилот, а немецкий шпион, хорошо подготовленный агент абвера. Тонкий расчет. И своих разведчиков уже на земле он, то есть я, специально положил. Пожертвовал ими для большей достоверности. Так что ли, Егорушка?

Лейтенант молчал, насупившись. Он уже понимал, что наговорил кучу глупостей, но не знал как выйти из разговора, сохранив лицо.

— Короче, не выйдет из тебя контрразведчика, товарищ лейтенант. Хороший фронтовой разведчик, может быть, и получится, а вот для контрразведки подготовки у тебя маловато. И подготовки, и умения быстро думать и анализировать. Извини уж за прямоту. Свой я, Егор, свой. Красный командир, летчик, комсомолец Николай Свят. Святой, какпрозвали меня в нашем партизанском отряде.

— Почему Святой? — Латышев явно обрадовался смене темы. — Из-за фамилии?

— Да это всё евреи, которых я спас от расстрела. Они прозвали. А остальные подхватили. Эх, как они там без меня, живы, нет… Должны быть живы.

— Привык к ним?

— Привык. Всего месяц вместе воевали, а привык. Как родные стали. К тому же… — Максим чуть было не сказал про Людмилу, но передумал.

— Что?

— Ничего. Не имеет значения. Кончай курить, Егор, серьёзно говорю. Скоро выходим.

— Раскомандовался… — пробурчал Латышев, но сигарету затушил.

К железной дороге, ведущей из Лохвиц на юг к Кременчугу вышли через час. Здесь было на удивление тихо — ни тебе немецких патрулей, ни десанта. Только где-то далеко на северо-западе взлетали сигнальные ракеты, слышались редкие пулемётные очереди и винтовочные выстрелы.

Километра четыре, прикинул Максим, учтя время года и дождь, который к этому времени поутих, но всё равно продолжал моросить. К тому же нам туда не надо. Нам на юго-запад, направление примерно на Лубны. Где-то там, за речкой Сула, должна располагаться сорок вторая стрелковая дивизия. Точнее, её остатки. Вряд ли без данных разведки они куда-то сунулись. Ждут.

— Чего сидим, мокнем? — осведомился шёпотом Латышев, присаживаясь на корточки рядом с Максимом, который в той же позе замер у железнодорожных путей, всматриваясь и вслушиваясь в дождливую темноту.

— Да вот, думаю, — ответил тот тоже шёпотом. — Взрывчатка есть у нас?

— Тротиловые шашки стандартные двухсотграммовые.

— Шнуры, взрыватели?

— Есть. Брали на всякий случай у сапёров.

— Молодцы. Вот он, этот случай.

— Думаешь, надо «железку» взорвать? — догадался Латышев.

— Ага. Я же партизан или где? — Максим подмигнул Латышеву. — Это теперь не наша дорога, по ней немцы будут свои резервы подтягивать и перебрасывать. Давай сделаем им немножко больно, как говорят в Одессе.

— Хм, — хмыкнул лейтенант. — А что, давай.

Подорвать дорогу вызвались сержант Найдёнов и маленький солдат Прокопчик. По их словам, дело с толовыми шашками они имели.

— Смотрите, — на всякий случай показал Максим. — По две рядом с каждой стороны. Здесь и здесь. Подкопались под рельс, заложили шашку, вставили запал со шнуром, подожгли, отошли.

— Да знаем мы, товарищ лейтенант, — сказал Найдёнов. — Не маленькие.

— Поджигать знаете как?

— Обижаете. Спичку прижать к шнуру, и потом уже по ней коробкой чиркать. От дождя своим телом укрыть.

— Правильно. Длина шнура — сантиметров двадцать. Значит, у вас примерно двадцать секунд, чтобы отойти на безопасное расстояние. Всё ясно?

— Так точно, — ответил сержант. — Да не беспокойтесь вы,