Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР - Василий Высоцкий

Это была всего лишь первая ласточка. Вся верхушка власти была согласна выдвинуть Александра Николаевича Шелепина Генеральным секретарём ЦК КПСС. Как сказал неизвестный доброхот: «Вы сделаете предложение, от которого нельзя отказаться!»

Когда через три года Шелепин увидит фильм «Крёстный отец», то вздрогнет, услышав ещё раз эту фразу.

Дальше следовало подготовиться. Власть не любит, когда ей угрожают. Но Шелепин был к этому готов. Он узнал всё, что ему надо, пока находился в положении отщепенца. И знал, что эти люди улыбаются ему в лицо, но стоит только повернуться…

Значит, не стоит поворачиваться! Не стоит!

Телефонный аппарат, только что умолкший, снова разрывался отчаянными трелями. Звонил Косыгин, потом Громыко, потом кто-то из председателей обкомов — голоса, сливавшиеся в единый хор одобрения и подобострастия.

Каждый звонок был отлитой из стали пулей, ложившейся в обойму. Шелепин принимал их, стоя у окна, за которым спящая Москва тонула в августовской мгле. Он не записывал имена, не делал пометок — железная память сама расставляла всё по полочкам: кто дрожал в голосе, кто слишком поспешно клялся в верности, кто пытался выведать подробности.

Последним, уже под утро, позвонил Семичастный. Голос у Владимира Ефимовича был жёсткий, без тени подобострастия, дружеский. Таким он и должен был быть у председателя КГБ, получившего друга и начальника в одном лице.

— Саша, всё чисто. Никаких неожиданностей. Все на своих местах. Ждём указаний.

— Спасибо, Володя. Действуй по утверждённому плану. Тишина и порядок — наш главный союзник сейчас.

— Так точно. Поздравляю.

Это было единственное искреннее поздравление за всю ночь. Остальное — шепоток испуганных царедворцев, почуявших новую силу.

Шелепин положил трубку. В квартире воцарилась звенящая тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем напольных часов в гостиной. Он подошёл к бару, налил себе пятьдесят граммов армянского коньяка, не разбавляя. Выпил залпом. Тепло разлилось по уставшему телу, но мозг продолжал работать с холодной, безжалостной точностью.

«Вся верхушка власти была согласна…» — мысленно повторил он фразу из своего же внутреннего монолога.

Согласна?

Нет. Они были вынуждены. Приперты к стенке компроматом, который он, отщепенец, собирал по крупицам все эти долгие месяцы. Они боялись. И это был единственный правильный фундамент для власти. Не любовь, не уважение, не преданность идее — животный, липкий страх.

Он знал, что завтра, на Пленуме, эти же люди будут с искренним, как им казалось, энтузиазмом аплодировать его речи, будут жать руку, заглядывать в глаза. Они будут улыбаться. Все до одного.

«…но стоит только повернуться…»

Александр Николаевич медленно прошелся по кабинету, его пальцы провели по корешкам книг в кожаном переплете, остановились на папке с грифом «Особой важности». Он так и не лёг спать. Спать было некогда. Власть — это не кресло, в которое можно удобно устроиться. Это лезвие бритвы, на котором нужно балансировать вечно. Он принял это. Он был к этому готов.

Шелепин подошёл к окну. На востоке уже разливалась первая, едва уловимая синева. Ночь приняла его дар. Теперь наступал день, чтобы предъявить его всей стране.

И он не собирался поворачиваться к коллегам спиной. Никогда. Он будет смотреть им в глаза. Неотрывно. Пока они не отведут взгляд. Пока не опустят головы.

Коллеги начали набирать жирок. Начали кабанеть и грести всё под себя. И это результат малого правления Брежнева, который был мягок и вежлив. Леонид Ильич не хотел ссориться ни с кем. Но и не хотел ничего менять. Его всё устраивало.

«На наш век хватит!» — вот такой вот был лозунг, под которым начали продавать природные богатства.

И это следовало прекратить. Александр Николаевич успел помариноваться в политическом супе достаточно, чтобы расставить всё по полочкам и не очаровываться более никем. Пришла пора разочароваться партийным работникам!

Не бывать им «красными боярами»! Страна должна встать на нормальные рельсы развития!

Он мысленно перебирал их лица, эти сытые, обрюзгшие физиономии с хитринкой в глазах. «Красные бояре» — точнее не скажешь. Они уже забыли, с чего начинали, зачем шли во власть. Для них Партия превратилась в кормушку, в сословный клуб, где главное — не идея, а место в иерархии и доступ к благам.

Брежнев… Да, Леонид Ильич был свой парень, «хороший мужик». Но хороший мужик — не синоним хорошего правителя. Его «доверие кадрам» обернулось безграничной коррупцией, его «стабильность» — застоем, его «вежливость» — трусостью перед необходимостью принимать жёсткие, кровоточащие решения. Он позволил им обрасти жиром и почувствовать себя неуязвимыми хозяевами жизни.

Шелепин отвернулся от окна, его взгляд упал на портрет Ленина, висевший в строгой темной раме. Мудрый, суровый, с горящими глазами. Он делал революцию не для того, чтобы у руля встали потомки князей и купцов, перекрасившие вывески, но оставшиеся прежними — жадными, косными, мелочными.

«На наш век хватит!» — да, это был единственный, подлинный лозунг. Предать идею, распродать наследие, выжать из страны всё, что можно, а там — хоть трава не расти. Предательство, прикрытое болтовнёй о «мирном сосуществовании» и «развитом социализме».

Александр Николаевич резко дернул шнур бра, и комната погрузилась в полумрак. Синева за окном крепла, отливая сталью. Он не чувствовал усталости. Внутри бушевала холодная ярость — та самая, что заставляла когда-то чекистов гнать белогвардейские банды до самого Владивостока и вышибать спесивых дипломатов из считавшихся неприкосновенными посольств.

Он знал, что коллеги ждут от него. Ждут, что он, «один из своих», войдёт в кремлёвский кабинет и всё останется по-прежнему. Может, чуть строже, чуть дисциплинированнее, но суть та же — чтобы «всё было», чтобы никто не дергал за парчовые рукава, не лез в карманы и не мешал спокойно «руководить», то есть владеть.

Они жестоко ошибались.

Пришла их пора разочароваться.

Он не будет «генсеком-хозяином». Он будет хирургом. С холодным глазом, твёрдой рукой и острым скальпелем. И первым делом он начнёт резать этот жир, этот разросшийся, метастазировавший по всему телу страны партийно-хозяйственный рак.

Не бывать им боярами. Страна встанет на рельсы. Жестокие, стальные, ведущие только вперёд. И тот, кто посмеет лечь на эти рельсы, будет раздавлен без сожаления.

Послышался робкий стук в дверь. Вошла симпатичная девушка с подносом, на котором дымился кофе:

— Александр Николаевич, вы не ложились… Может, хоть немного перекусите? Я бутерброды приготовила.

— Спасибо, Светлана. Оставьте, — он кивнул на край стола. Голос был спокоен, но в нём звенела та самая сталь, что виднелась теперь за окном. — Рад, что вас не сильно… допрашивали. Ребята могли и перестараться. Но всё сделано чисто — не подкопаешься.

— Ничего. Помяли