Будет день - И. А. Намор

«Кибенимат» – это как подпись, лучше любого позывного. Это «русский» так прикалывается, потому что воспроизвести аутентичный русский мат могут только «русские» и примкнувшие к ним «румыны».

– Дани, это и тебя касается, мой друг. Сдай, пожалуйста, назад и не делай вид, что не слышал.

Водитель не отвечает, но дает газ и врубает задний ход.

Танк пятится, медленно взбираясь по каменистому склону. Олег высовывается из люка и пытается «определиться с неприятностями», то есть разглядеть среди поднятой гусеницами пыли препятствия – вроде чреватых проблемами скальных выходов, но ничего толком не видно. Слева от них, добавляя дыма и пыли, карабкается на гору начавший подъем на несколько секунд раньше «Пирожок-2». Справа – тоже обогнавший командира «Пирожок-4». Третий «пай» замешкался и несколько отстал, тяжело ворочаясь среди колючих кустов и крупных валунов на крайне левом фланге.

– Не торопись, – предлагает Олег своему водителю, оценив крутизну склона. – Не гони лошадей, Дани. Здесь угол большой, как бы не навернуться на фиг!

Мысль о падении «с переворачиванием» подтягивает за собой другую, грустную, мысль: «могут ведь и пальнуть».

Олег поворачивается лицом к долине. Если смотреть над уровнем «запыления», вид со склона горы Джабель Барук открывается, прямо сказать, изумительный, вот только на той стороне – всего в каких-то трех километрах по прямой – засели сирийцы, их покоцанная[22] накануне Третья бронетанковая дивизия. И щекочет яйца холодком нетривиальное предположение: а что как у арабов есть про запас какая-нибудь хрень покруче танковой стопятнадцатимиллиметровой пушки? Впрочем, как помнилось из давнего уже курса подготовки, и «елда» с Т-62 могла закинуть осколочно-фугасный снаряд аж на шесть километров. Не подкалиберный, конечно, тем более не кумулятивный, однако проверять на себе эффективность такой стрельбы не хотелось. Особенно если торчишь из башни «Паттона», словно средний палец в американском нецензурном жесте.

Танки ревут, пыль, ожившая под легким ветерком, тянущим вдоль горного склона, начинает подниматься выше. А еще выше – над пылью и танками, над долиной и горами – растворяется в хрустальной голубизне необъятный купол летнего неба, чистого, прозрачного, наполненного лишь солнечным сиянием. Впрочем, тут же – словно желая вернуть Ицковича к реальности – над долиной проносится пара геликоптеров.

«Хорошо хоть не сирийские…» – но додумать не удается.

«Всем Самцам, – раздается в эфире на батальонной волне, – говорит Главный Самец, противник с фронта, огонь!»

…Резервистов подняли по тревоге за три дня до начала операции «Мир Галилее»[23]. Ну, то есть, что дело идет к войне, не знали только дураки и дети. Однако танкистам «цав шмоне»[24] разослали буквально накануне. А девятого, то есть позавчера – уже шел третий день войны, и ЦАХАЛ бодро продвигалась по всем трем направлениям – приказом штаба из резервистов сформировали сводную дивизию «Коах Йоси»[25], имевшую ярко выраженный противотанковый характер. В самой же дивизии, как можно догадаться, специально заточенной под выбивание сирийских танков в долине Бекаа, бронетехники было мало – сплошь мотострелки и противотанковые средства. Но одной из бригад[26] придали батальон Магах-6[27]. Вот так, проведший начало войны в тылах наступающей армии, Олег Ицкович со своим экипажем и танками взвода оказался на направлении главного удара, в нескольких километрах от стратегического шоссе Дамаск – Бейрут. Однако уже одиннадцатого, когда они вошли в долину, заняв позиции на склоне горы Джабель Барук, танкисты со смешанным чувством разочарования и облегчения узнали, что на полдень назначено прекращение огня. Ну, а отходить под прикрытие деревьев, буквально жопой нащупывая дорогу на крутом склоне, танки начали в одиннадцать тридцать три…

«Всем Самцам, – раздается в эфире на батальонной волне, – говорит Главный Самец, противник с фронта, огонь!»

И тут же справа, из болота, где прятались машины с противотанковыми ракетами «Тоу», и откуда-то сверху – из-за спины танкистов – на асфальтовую нитку шоссе, тянущуюся внизу по долине, с визгом и свистом сыпанули медлительные, словно шершни, тушки ракет. Олег как завороженный смотрел им вслед, но недолго. Двинулась башня, шевельнув стволом, и Ицкович увидел неизвестно откуда взявшуюся внизу на дороге колонну сирийских танков.

«Твою мать!» – мелькнуло в голове, пока он падал в люк и прижимался к окулярам эпископа.

– Дистанция тысяча семьсот. Огонь!

Ари стреляет – успев, видимо, навестись еще до приказа, – и тут же докладывается о готовности.

– Давай! – кричит Олег. – Давай! Давай!

Пушка стреляет. Один, два… серия!

– Меняем позицию!

Взревывает двигатель, танк дергает в сторону…

– Огонь! Огонь! – требует рация.

– Встал! – командует Олег. – Дистанция тысяча шестьсот. Огонь!

– Есть попадание! – кричит наводчик.

– Не суетись под клиентом, Ари, это уже второй пендаль!

Разрыв где-то слева, но в целом сирийцы почти не обстреливают гору, им хватает проблем с болотом, которого они почти не видят.

– Огонь! Смена позиции!

Рев танковых моторов и звуки разрывов сирийских снарядов броня башни приглушает, но Олег, конечно, их слышит.

– Быстрее, кибенимат!

– Есть!

– Огонь!

Сирийцы поставили дымзавесу, но и без того головные танки колонны от попаданий чуть не по дюжине ракет и снарядов в каждый горят, добавляя к стелющейся серой пелене искусственного дыма свои черные, коптящие столбы…

Раанана, Израиль, 11 февраля 1983 года

– Огонь! Огонь!

В эпископе черные дымы и осколки голубого неба… Пот заливает глаза…

– Смена позиции!

– Есть, смена позиции!

– Быстрее, Дани! Твою мать!.. Встал… Рафи! Дистанция… Огонь!

И вдруг все кончилось. Было и не стало, словно телевизор выключили. Только сердце колотится в истерике, и пот заливает закрытые веками глаза. Темно, тихо. Почти. Где-то за окнами, по шоссе на Герцлию прошуршали шины…

«Ночь…» – Ицкович открыл глаза, посмотрел в потолок. Света уличного фонаря вполне хватало, чтобы видеть, не напрягаясь.

Он откинул одеяло, сел, спустил ноги на пол.

«И что теперь?» – На прикроватной тумбочке лежали часы, но толку от них – ноль. Иди знай, что они там показывают!

Олег собрал ладонью пот с лица, поморщился, ощутив под пальцами холодную липкую влагу, и, подтянув одеяло, вытер краем пододеяльника лицо насухо.

«Ночь на дворе…» – вот это уже бесспорно: тьму от света он отличать, к счастью, не разучился.

Ицкович встал, почти нехотя натянул спортивные штаны и чистую футболку – носить больничную пижаму он отказался наотрез – и как был, босиком, пошел искать приключений.

Коридор, пост.

«Все путем!» – успокоил он жестом вскинувшуюся, было, дежурную сестру.

– Сигареты у тебя, конечно, нет…

– Я не курю, – в голосе молодой женщины отчетливо прозвучали извиняющиеся нотки.

– Ладно, посмотрим, может,