Время - словно капля янтаря - Игорь Вереснев

наитию. Резко шагнул назад, сграбастал шпанёнка за грудки, дёрнул на себя. Первый, ничего не спрашивая, не требуя объяснений. Он не ожидал подобного, попробовал трепыхнуться, но силёнки неровня моим. Я бросился вперёд, распахнул дверь кайбаша его спиной…

Хрясь! Обрезок двухдюймовой стальной трубы обрушился прямо на темя Булавки. Били в полсилы, чтобы оглушить только. Но видно, чёрный день был у шпанёнка, или черепушка хрупкой оказалась. Голова треснула, выпуская мозги и душу несостоявшегося рецидивиста.

Это всё я потом узнал. А тогда думать о здоровье шпанёнка мне некогда было. Двое блатных, из тех, «разговорчивых», поджидали меня в кайбаше. Неожиданное появление Булавки, а особенно его раскроенный череп, сбили их с толку, остановили на несколько секунд. И мне этих секунд хватило. Не думая, что будет дальше, я подхватил тяжёлый, крепко сбитый табурет и пошёл молотить. И уркам пришлось не бить, а отбиваться. А я лупил, лупил, лупил что твой ураган. Вышиб трубу из рук одного, загнал второго под перевернувшийся стол. Так хотелось размозжить эти рожи! В кровянку, в месиво…

Боммм… В голове будто царь-колокол грянул. В глазах всё дёрнулось, раздвоилось, ноги сделались слабыми, не устоять. Я рухнул на колени. Урки тут же выскользнули из кайбаша, а надомной склонилось лицо Ворона.

— Так что, зёма, законам нашим подчиняться не хочешь? А ты знаешь, что с такими делают?

В руках смотрящий держал отрезок трубы. Тот самый, что я выбил у его «братана». Рука начала двигаться, заходя на новый размах… и остановилась. Ворон оглянулся на что-то, чего я уже не мог разглядеть. Наклонился, и я почувствовал холод стали в собственных пальцах.

— Радуйся, сегодня поживёшь ещё. Но я тебя достану. На любой зоне достану.

Он выпрямился, закричал кому-то в цех:

— Гражданин начальник, это здесь! Беспредельщик с мужиком друг друга поубивали.

И всё потухло…

Очнулся я в больничке. Узнал, что Булавка помер на месте. На него всё и списали, как на зачинщика драки. Мне в ней тоже досталось неплохо — трещина основания черепа, сотрясение мозга. Провалялся я в больничке два месяца. А как очухался немного — на этап и в другую зону. И там всё повторилось по-новой. Попытки унизить, драки. И каждодневное, еженощное ожидание смерти. Не жизнь, не существование даже — борьба за выживание. Как же я их возненавидел, эту блатату! Мечтал, если выживу, выйду — сам убивать начну. Находить буду, выслеживать и мочить. Одного за другим.

Нет, на самом деле меня не пытались убить, это вышло бы не «по понятиям». Меня следовало опустить. Я семь лет не мог понять, почему не опустили? Ведь могли, десятки раз могли, избитого до полусмерти, в бессознательном состоянии.

И только когда вышел, когда снова мозги работать начали, а не одни инстинкты и рефлексы, сообразил я, в чём дело. Они боялись! Печёнкой чувствовали — со мной так нельзя. Потому что тогда — всё, беспредел. На смерть пойду, а «законтачу» обидчиков. Заложниками они собственных «законов» стали. И единственный выход для них был — сломать меня.

Список ломавших был длинный, но охотником на них я не сделался. Когда справку получил, в гражданку переоделся, когда захлопнулась за спиной железная дверь, и вдохнул полные лёгкие воздуха — вкусного весеннего воздуха свободы! — я понял вдруг, — это ведь жизнь! Моя жизнь. Не закончилась она, пусть изломали её, испоганили. Но ведь живу! Никогда прежде в бога не верил, даже там, за решёткой. В этот миг поверил. Ведь кто-то сохранил её, мою жизнь? И не для того, наверняка, чтобы я её на всякую мразь тратил. Для чего-то светлого и правильного сохранил. А семь лет пропало… Жалко, но ничего не поделаешь. Вот заболел бы я тяжело, в коме пролежал — тоже пропало бы? Потому забыть нужно. Не помнить ничего. Ни-че-го.

Но забыть не получилось. Всё вернулось, едва нос к носу с Вороном столкнулся. С первым в моём списке.

Да, он не узнал меня. Во-первых, темно. А во-вторых, не я же его бил трубой по голове, а потом лыбился в лицо. «Достану»… От одного воспоминания заныло в затылке. И я остановился. Развернулся.

Парочка успела отойти шагов на двадцать. Идут, никого не трогают. И нет им до меня никакого дела. А мне до них — есть!

Я подошёл к забору, примерился. Гвозди проржавели насквозь, еле держат. Тем лучше. Резко ударил ногой, ещё раз, вырвал штакетину. Взвесил в руке — в самый раз.

Парочку я догнал в несколько прыжков. Прежде не мог ударить человека первым. Сейчас могу. Но сзади, молча — не получилось.

— Ворон!

Он обернулся. Неторопливо, будто нехотя. И вместе с тем — почти мгновенно. Уставился на меня.

— Что, не узнаешь? А обещал достать. Считай, достал.

В чёрных глазах блеснуло узнавание. Он локтем оттолкнул свою шалашовку в сторону, в ладони щёлкнул нож, освобождая лезвие.

— Что-то рано ты откинулся, Спортсмен. Ссучился, да?

— Нет, за тобой пришёл. Долг отдать.

И врезал.

Двигался Ворон хорошо, легко уходил из-под ударов. А уж как он с ножом умел обращаться! Будь у меня в руке тоже нож — исполосовал бы на раз. Но моё оружие было на метр длиннее, и это всё меняло. Ему приходилось ждать, когда я замахнусь посильнее, ждать, чтобы сделать выпад. А я не замахивался. Неровный слом штакетины вертелся перед лицом блатного, гнал и гнал его по кругу, не давал остановиться. Не позволял закончить драку красиво и быстро, выматывал нервы. Потемневшая от времени деревяшка издевалась над остро заточенным, блестящим лезвием.

Ворон не выдержал. Попытался достать меня снизу. И напоролся. Удар был не сильным, скользящим, щеку слегка разорвал — пустяк. Но он заставил его споткнуться, сбиться с шага. Штакетина рванулась вниз, ударила по руке, выбила нож. Вот теперь я мог замахнуться от души!

Нож со звоном упал на старый истёртый асфальт. Ворон метнулся к нему, попытался дотянуться, поднять… И рухнул на колени под обрушившимся на плечи ударом. Всё, честная драка закончилась. Я наступил ногой на лезвие и начал просто бить. С оттяжкой, по чём попало, заботясь исключительно о том, чтобы штакетина не сломалась раньше времени.

Только когда Ворон замер, не делая больше попыток увернуться, а лишь голову прикрывал руками, я остановился. Неторопливо поднял с асфальта нож.

— Давай, кончай… — прохрипел бывший смотрящий. — И меня, и биксу… чтобы без очевидцев. Чтобы пацаны не узнали, кто сделал…

Он закашлялся. Тяжело, натужно, хватая ртом