Офицерский мятеж - Леонид Смирнов

Подойдя впритык к запретке, катер сделал мертвую петлю и пошел выписывать кренделя. Голубоватая луна мелькала на переднем экране — не разглядишь. «Мария» бесподобно слушалась руля. Эх, так бы с корветами да фрегатами управляться!

В эфире вдруг заголосили. В одну секунду раздались несколько встревоженных голосов, и поначалу Петр ничего не понял. Кричала какая-то женщина, заглушая мужиков-диспетчеров и дежурных офицеров.

Наконец Сухову удалось разобрать: что-то взорвалось в самом центре военного городка. Есть разрушения и жертвы. Военмор погнал домой. Еще с орбиты он позвонил Марусе. На всякий случай. С ней ведь не могло ничего случиться. Но мобильник не отвечал. «Абонент временно не доступен…» Петра окатило холодом.

Он взял себя в руки, связался с госпиталем и попросил к телефону старшую хирургическую сестру Марию Кораблеву. «Это очень важно!» — настойчиво твердил Сухов и уговорил-таки дежурную. Она ушла искать и надолго пропала. Включенный телефон позволял слышать взвинченные голоса врачей. Кто-то потребовал список раненых, ему ответили, что идут операции, и врачам не до того.

Наконец дежурная вернулась и произнесла испуганным голосом:

— Она ушла домой. — И повесила трубку.

«С ней все хорошо», — твердил Сухов, пока сажал катер.

Самонаводящаяся ракета типа «земля — земля», — уловил знакомые слова в полицейских переговорах. Бросив катер у ангара, военмор запрыгнул в глайдер и помчался в военный городок. «С ней все хорошо», — продолжал уговаривать себя, когда прорывался сквозь полицейское оцепление.

На месте своего дома Петр обнаружил воронку метров семидесяти в диаметре. Дно ее еще дымилось, и в воздухе висел кислый запах взрывчатки. Полицейские установили прожектора и все было видно как днем.

Ракета попала точно в центр дома, пробила крышу и, пройдя сквозь перекрытия как нож сквозь теплое масло, взорвалась на уровне фундамента. Попади такая в «Джанкой», от корвета и мокрого бы места не осталось.

Сердце оборвалось. Сухов опустился на тротуарный бордюр. В голове была одна мысль: «Маруся… А где Маруся?»

Соседние таунхаусы сильно пострадали: взрывной волной у них выбило окна и двери, стены тут и там были рассечены трещинами. Вокруг воронки полиция натянула полосатые бело-красные ленты. Редкая цепь полицейских должна была сдерживать зевак. Впрочем, те не пытались сунуться в воронку, нюхнуть кислятины курящегося дымка.

Наконец военмор поднялся с пластфальта и побрел прочь от того места, где совсем недавно стоял его дом. Он не думал о том, что «внутренний голос» уже не впервые спас его. Мысль сейчас была все та же и только одна: «Где Маруся?» Она вспыхивала в его воспаленном мозгу, не получая ответа, снова и снова.

Когда его за плечи ухватили сзади чьи-то крепкие руки, Петр не остановился — он упорно продолжал идти сам не зная куда.

— Я тут, милый мой. Слава богу, ты жив!

Марусины слова возвратили его в мир.

— Деточка моя!..

Сухов подхватил ее на руки и закружил на улице, распугивая зевак.

— Твоя. Только твоя, — повторяла Маруся раз за разом.

Сухова допрашивал не констебль или следователь городской полиции, а офицер флотской контрразведки. Обстрел военного городка рассматривался как диверсия, направленная против военного флота ООН.

Лейтенант Койволайнен был медлительным и до крайности скрупулезным человеком. Вдобавок он оказался голубоглазым блондином — «идеальным представителем арийской расы». И рост имел соответствующий — под два метра.

Допрашивал контрразведчик военмора в гарнизонной гостинице — в номере, который выделили Сухову, пока он не подыщет себе новое жилье. Лейтенант расположился за обеденным столом, посредине которого высилась стопка чистых тарелок и неизменный хрустальный графин. Военмор сидел на потертом диване под громоздкой имитацией лосиных рогов. Маруся вяло копошилась на кухне — ждала, пока уберется незваный гость, чтобы подать поздний ужин.

Допрос тянулся уже почти час. Петр Сухов не мог понять, чего от него добивается въедливый финн. С первой минуты было ясно, что сказать капитану третьего ранга нечего. Но признать это и уйти ни с чем лейтенант не желал.

— Вы утверждаете, что вам никто не угрожал в течение календарного года?

— Так точно, — терпеливо ответил Петр, хотя терпение его стало иссякать.

Разговор шел по третьему кругу. Очевидно, лейтенант снова и снова перепроверял ответы военмора, пытаясь поймать его на лжи.

— И вы не замечали ничего подозрительного после вашего возвращения со Старой Земли?

— Так точно.

Койволайнен почесал розовый висок. Вся его кожа была розовой, как после сауны.

— Нестыковочка получается, господин военмор. — Голос контрразведчика из сонно-равнодушного стал ласково-подозрительным. — Вы ничего не рассказываете о покушении на вашу жизнь во дворе отцовского дома в Париже. Тогда могли серьезно пострадать вы и кондуктор Спиваков.

— Во-первых, вы меня не спрашивали о Париже. Во-вторых, дурацкую выходку пьянчужки я не считаю покушением. А если бы мне на китель капнул голубь — это тоже считалось бы нападением на командный состав Флота?

Контрразведчик оценил русский юмор.

— Если голубя специально напичкали дерьмом и навели на вас по спутнику, то да.

Сухов кашлянул в кулак. Койволайнен был непробиваем.

— Желай кто-то убить меня в Париже, я бы здесь не сидел и с вами не разговаривал. Устроив позицию на крыше дома, снайпер мог бы снять меня при любом выходе в город и незаметно ушел. Вряд ли один худосочный кондуктор загородил бы меня от пули.

— Я предлагаю вам снова напрячь мозги и подумать как следует: кто точил на вас зуб, кому вы мешали. Завтра я приду снова. Надеюсь услышать что-нибудь новенькое.

Наконец контрразведчик встал со стула, надел фуражку и, едва не задев тульей притолоку, вышел в коридор.

«Кто же на самом деле разнес мой дом? — подумал Петр. — И, главное, зачем? Убить? Припугнуть? К чему-то подтолкнуть? К чему?»

Маруся торжественно внесла в комнату блюдо с жареным кроликом. Петр Сухов достал из пакета бутылку коньяка «Слава». Следовало отметить очередной день рождения. Военмор родился сегодня не во второй и даже не в пятый раз. А вот его любимой к столь знаменательным событиям еще надо было привыкнуть.

У каждого человека — девять жизней, у военного моряка — и того больше.