Пулеметчик - Николай Соболев

Так мы вели разговоры час за часом, а за окном купе, монотонностью своей склоняя ко сну, верста за верстой проносились ели, снега и время от времени снопы паровозных искр.

– Хорошо, а что дальше? Вот вы разрушили до основанья, а затем… – я намеренно процитировал недавно появившийся перевод «Интернационала», отчего Георгий бросил на меня быстрый взгляд, – оказались в чистом поле вообще без крыши над головой и, что еще важнее, без нужных умений. Вроде бы есть старые кирпичи, доски и обломки – а что с этим делать, неизвестно. Можно собрать все камни в кучу, накрыть досками – но у нас получится еще хуже, чем было. А ведь кроме нас с вами и домохозяина есть еще и подвальные жильцы. Вряд ли они обрадуются, когда останутся без крыши над головой.

Поэтому нужно учиться строить, а сломать мы всегда сможем.

– Ну и чему же именно учиться? Марксизму? Но это же современное начетничество, выводить все, от идеологии до искусства, из потребностей брюха – это явное упрощение, схематичность и сведение всего многообразия жизни к двум-трем заученным формулам.

– Да, марксизм сейчас вроде модной болезни, все через него проходят, – усмехнулся я, вспомнив и Чернова, и Струве.

– Да и народничество меня не удовлетворяет. Я считаю, что наше освободительное движение будет все-таки движением рабочих.

– Ну тогда вам прямая дорога в синдикалисты.

– Возможно. А учиться-то чему?

– Да самым простым вещам – управлению производством и самоуправлению граждан, организации кредита, даже торговле, всему тому, что потребуется, после того как «дом будет сломан».

– И где же этому учат?

– Да хоть в земствах. Или в профсоюзах. Вы поймите, каждый умелый и образованный человек будет на вес золота! Знаете, как мы мучаемся с артелями от нехватки агрономов, фельдшеров, ветеринаров, учителей?

– Погодите… так вы тот самый Скамов? До меня только сейчас дошло!

– Ну, в известном смысле «тот самый».

Так вот в спорах мы до Москвы и доехали, разве что на пересадке в Томске прикупили по шубейке, а то мороз уже давал о себе знать. Расставаясь, я записал его адрес и обещал написать, когда будет ясность с организацией обучения. Но не раньше, чем его проверит Савинков.

Осень-зима 1902

Ну вот я и дома.

Торжественно распахнулась монументальная дверь парадного подъезда, остались позади приветствия швейцара и Никанорыча, ковровая дорожка на мраморных ступенях лестницы, и я на секунду застыл перед дверью. Вздохнул, вытащил ключ и тихо повернул его в замке.

Дома.

Полосатые бело-зеленые обои, сумасшедший запах Ираидиной выпечки, деревянные панели, вешалка и трюмо, в котором я – в припорошенной снегом томской шубейке, мохнатой сибирской шапке и непонятной то ли от возраста, то ли от снега сединой в бороде.

– Ну что, Михал Дмитрич, не встречают нас? – спросил я свое отражение, глядя ему в серые глаза. – Ничего, это мы сейчас… Эге-ге-гей, есть кто живой?

Мгновение было тихо, потом на кухне что-то упало, в глубине квартиры бухнула дверь, застучали шаги, разом распахнулись все три двери в прихожую, но первым успел Митяй, ткнулся в меня, да так и застыл, обхватив обеими руками, под радостные возгласы Ираиды и сентиментальную слезу, пущенную Мартой.

Дома.

Наверное, впервые в этом времени я настолько отчетливо почувствовал, что я дома. И что теперь это мое время, моя страна и мой мир.

Скинув верхнюю одежду, помывшись с дороги и раздав американские и дальневосточные подарки, я обещал Митьке, что обязательно все расскажу, но сперва дела, и сел разбирать гору почты.

Каталоги, приглашения и прочая мура, примерно две трети кучи, сразу ушли в отвал. Была уйма писем по артелям – движение перло в гору, особенно после съезда и рассылки его материалов по губерниям и уездам и, судя по всему, в новый год мы войдем при пяти-шести тысячах артелей. Савелий Губанов писал о подготовке второго съезда, Муравский – о том, что хрен его дадут провести в Москве и о проработке варианта с Дмитровым, где была сильная потребительская кооперация. Одна беда, в Дмитрове не было достаточно большого зала. Хотя можно попробовать арендовать склад, но его черта с два протопишь, дело-то будет в холода, до начала сезона сельхозработ.

Очень порадовало отправленное еще летом из Цюриха письмо Лебедева. Аргон оказался весьма электропроводен и при подаче тока светился фиолетовым. Неугомонный Петр Николаевич проверил и другие газы: особенно круто, оранжево-красным светом, сияли трубки с неоном. А гелий светился в спектре от желтого до зеленого, в зависимости от давления. А еще Лебедев жаловался, что Эйнштейн не дал ему опубликовать результаты до получения патента – странная привычка нынешних людей науки, так сказать, не от мира сего, немедля знакомить всех вокруг со своим выдающимся достижением, Эдисона на них нет. Альберт просто молодец, не зря хлебнул лиха в голодные студенческие годы, знает что почем. В его письме, кроме истории с патентом на трубки с инертными газами, было и сообщение о поданной заявке на «Алка-Зельтцер».

Третья эпистола из Швейцарии была от доктора Амслера, он информировал, что в состоянии пациента достигнут значительный прогресс, но он считает необходимым как минимум на следующий год повторить курс. Кто бы сомневался, но повторим, повторим, нам живой нобелевский лауреат не помешает, тем более Лебедеву там уже все знакомо.

Письма, связанные с Жилищным обществом, я отложил на потом и вскрыл конверт от Гриши Щукина – ну да, премьера в МХТ, быть непременно, дежавю какое-то. Но следом была записочка от Маши Андреевой – да, быть непременно, ибо премьера «На дне» и будет присутствовать автор. Опачки, а вот это очень серьезно, Горький нам нужен. Да и к Морозову, а без него никак не обойдется, у меня разговор имеется.

Телеграмма от Собко извещала, что Ян Цзюнмин добрался до Харбина, произвел на Васю, вернее, на его спину, неизгладимое впечатление и готовится к следованию дальше, до Москвы. В провожатые ему выделен один из путейцев, коего переводят на Варшавскую дорогу.

Дальше шла конспиративная почта, короткие кодированные сообщения. Пулеметы доехали до места, на Крите все в пороховом дыму, типографский провал в целом ликвидирован, предприняты некоторые ходы, необходима встреча. Надо отбить Савинкову подтверждение и назначить место.

Остались строительные дела, когда из стопки выпал небольшой голубоватый конверт с немецкими марками. Я подхватил его на лету и замер, прочитав обратный адрес – Баден.

И мое сердце… Вдох… Выдох… Вдох… Выдох…

Я вскрыл письмо и развернул лист бумаги.

Приезжает на