Таймер - Фёдор Михайлович Шилов

Такой разный я и такой одинаковый холл. Ему наплевать на всё. Он просто катает меня в бесконечном пути от себя к себе же. От меня прежнего ко мне настоящему. Кружит, как карусель, пока голова не сойдёт с ума, а желудок не сведёт рвотными позывами.

— Шагай. Чего застыл? — поторопил проводник.

— Как записать? — безразлично осведомился подросток-дежурный.

— Пай, — выдавил я. Имя далось нелегко, словно добиралось до языка пешком от деревни, где я от него отказался. Рука разболелась опять. Надоедала, ныла, требовала объяснений: какого чёрта? Одно дело — нападать на врагов, совсем иное — отталкивать друзей. Ей, глупой, не понять, что и в том и в другом случае боль неизбежна.

— Часы на проверку.

— Работают.

Проснувшись утром, я почувствовал невероятную усталость. Мне не хотелось идти в душ, переодеваться в рабочую форму — какой бы она ни была, приступать к новым обязанностям — в чём бы они ни заключались.

Я прошёл через душевую. Там, как обычно, царило оживление. Кто-то полоскал рот, кто-то рассматривал в зеркале неровные желтоватые зубы, кто-то взбивал в стаканчике густую пену для бритья или, чертыхаясь на тупое лезвие, ранил подбородок. Обнажённые люди общались, мылись, передавали друг другу шампуни, назначали свидания вечером в постелях.

— Эй, красавчик, — какая-то девица ущипнула меня за ягодицу, но мне не было до неё дела. Мне хотелось свернуться калачиком, обрасти хитиновым панцирем и не высовывать из него ни головы, ни рук-ног, ни кончиков усов…

Комплект одежды был на удивление разнообразным: майка, трусы, ватные штаны, тёплый верблюжий свитер с высоким воротом, шерстяные носки, варежки на меху и телогрейка. Ботинки с узким голенищем на тугой шнуровке. Наверное, в рабочей зоне нежарко, иначе зачем нас так утеплять? Мы были одеты легче даже при расчистке путей от снега.

Я облачился в предложенные обновки. Сел на деревянную лавку и стал задумчиво смотреть, как один за другим соседи по сектору уходят на работу. Я так же сидел, когда они вернулись на обед и после сигнала, объявившего конец трудового дня. Щёки и носы работяг раскраснелись, ресницы и брови покрылись наледью, тёплое обмундирование дышало морозом.

Я поднялся и прошёл за ними в душевую. Молча — как утром. Я слышал обрывки их бесед, кто-то говорил о работе. В чём она состояла? Мне было всё равно.

— Одежду сними, придурок! — донеслось вслед, когда я выходил из душевой в спальню.

Я так и завалился в кровать, не снимая колючего свитера и тяжёлых ботинок. Это Таймер. Это всего на 28 дней.

С утра я опять дошёл до деревянных лавок раздевалки, проводил невидящим взглядом коллег, встретил их в обед и после сигнала. Опять душ (и опять — мимо). Опять постель (и опять — не раздеваясь). Нехотя ем.

Через несколько дней я перестал вставать. Под одеждой тело чесалось, но плотный кокон шерстяных ниток, ваты и кожи на шнуровке давали мне ощущение необходимой брони. Я был в Таймере и в то же время прятался от него.

— Пай, — меня окликнул дежурный. 28 дней истекли. Я поднялся. Ноги в ботинках отекли и сопрели. Теперь снять носки я мог бы только с кожей. Я не чувствовал исходящего от себя зловония, не замечал брезгливых взглядов соседей и проигнорировал недовольство дежурного тем, что уношу из сектора униформу.

— Как записать? — очередной подросток поднял на меня глаза, повёл носом и припечатал: — Кусок дерьма. Так и пишу. Часы на проверку… Хотя… Вали уже отсюда.

Так менял я сектор за сектором, именуясь то навозной кучей, то попроще — вонючкой, то мерзким стариком. А ведь я прожил чуть больше 24 таймеровских циклов.

Однажды я проснулся от истошного визга. С трудом разлепив отёкшие веки, из-под неопрятно нависающей чёлки я увидел голую женщину, потрясавшую пальцем возле моей неухоженной бороды. Сальные складки и обвисшая грудь, такая большая, будто она выкормила по крайней мере десяток населений Таймера, делали её похожей на пирамидку из числа тех, что валялись во дворах моего детства: кольца-кольца и сверху яркая шишечка — раскрасневшееся от гнева лицо. Осталось только остальную кожу раскрасить в разные цвета.

— С этого чёртова засранца на меня прыгнула вошь! — верещала она, сотрясая кольцами, качая шишечкой и угрожая мне выставленным вперёд указательным пальцем. В выражениях она не стеснялась. — Мразь! Ублюдок! Говнюк!

Вошь — прыгнула? Скачут блохи — разве нет?

Я не стал цепляться к словам. Вполне вероятно над женщиной-пирамидкой вился комар, и она, спросонок не разобравшись, затеяла скандал. Но врать не стану — вши у меня и правда завелись.

Она кричала и отвешивала мне оплеухи. Соседи по сектору стискивали мою кровать в плотное кольцо. Кто-то плеснул мне в лицо едкой жидкостью, от которой чуть не остановилось дыхание. Вероятно, что-то из растворов, заимствованных в рабочей зоне. Чем занимались в этом секторе — представления не имею. Я давно не покидал постели.

— Сейчас ещё принесу, — раздался азартный возглас, и через некоторое время вооружившиеся кружками люди плескали в меня жидкость, мешавшую дышать и воспалявшую открытые участки кожи. Невероятная боль и зуд охватили всё тело. Одежда, борода и отросшие волосы, как могли, защищали меня, я прятал лицо в ладони, казалось, эта пытка никогда не закончится.

— Жаль спичек нет, я бы спалил эту скотину без раздумий!

— Вышвырнем его из сектора! — последовало предложение.

Меня сволокли с кровати. Я мог упираться и брыкаться, сколько угодно: один против 27 человек я был бессилен. Они схватили меня за складки одежды, кто-то вцепился прямо в волосы, раскачали и швырнули на створку, отделявшую сектор от холла Таймера. Та распахнулась от удара, в голове моей помутилось, поднялась волна жидкой рвоты от едкой вони неизвестного раствора, который едва не спалил мне дыхательные пути.

Дышать стало легче. Я приоткрыл глаза.

Мокрая чёлка прилипла ко лбу и выжигала на нём треугольные клейма, впечатываясь в кожу. Руки, покрытые волдырями, пылали.

Я стоял в холле на карачках. Тишина. Только ночник экономно сцеживал узкую полоску света. Словно плевок сквозь щербину между зубами ложился этот свет на кафельную плитку холла — неровно, с брызгами. Дежурные спали, их одежда аккуратно висела на спинках кроватей или бесформенной кучей валялась рядом. Кто-то из спящих встрепенулся, поднял голову от подушки, но затем снова лёг, повернувшись с боку на бок. Ко мне никто не подошёл.

Я огляделся. Никогда прежде мне не приходило в голову, что из сектора можно запросто выйти обратно. Значит