Дважды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова

Гасиону, одному из моих братьев, нравилось слушать их, и он часто приходил на площадь. Свет, который исходил от него, не был похож на сияние пламени. Это было нечто холодное, неживое. Гасион не умел творить, но был хорошим подражальщиком. Он восхищался моими умениями, лебезил перед Царём. Брату нравились красивые вещи, и Царь разрешал ему собирать коллекцию. В ней была посуда, бронзовые статуэтки, предметы одежды. Гасион любил хорошо одеваться, это скрашивало его выдающуюся некрасивость. Отношения, которые сложились между нами, отдалённо напоминали дружбу, что была между Бильгой и Энкубой.

Когда нужно было, чтобы я трудился, Царь вызывал меня для строительства. Зиккураты Баальбека прославили меня как искусного мастера.

Я создавал инструменты для людей и учил братьев работать в каменоломне. Разрезал плетью гигантские плиты и переносил их туда, куда было указано. Гасион научился копировать мои движения. Его блоки получались чуть меньше, но в точности он преуспел: стыки были такими же ровными, как и мои. Казалось, он единственный из всех ифритов не испытывал никакой подавленности, находясь на службе. Гасион любил говорить о работе, украшал свой сосуд камнями, ему нравилось считать Царя хозяином. Было ощущение, что он находится здесь не по принуждению, а по собственной воле.

Холм, который мы возводили, больше походил на гору[28]. На ней надлежало стоять дворцу и храму.

Я не знал тогда, что с храма Царь начнёт эру забвения, в которой ифриты, бергсры и другие духи сначала будут объявлены нечистью, а потом забыты.

Питомца Царя называли Птицей-Книгой. Почему? Он знал больше, чем кто-либо встречавшийся мне.

Птица-Книга была диковинна.

Тучное её тело покрывали перья, но не серые, как у Ястреба, а совиные, пуховые, цвета влажной глины. Лапы были птичьими, а вот голова, несмотря на то что могла крутиться на совиный манер, – кошачьей. Оперение у шеи плавно переходило в шерсть, рябь становилась кошачьими полосами, такими, какие есть у всякой кошки – будь то бездомная ворюга или царственный хищник размером чуть поменьше буйвола.

Она фыркала и примяукивала, когда говорила, любила ездить у Гора на спине, вылизывалась, как кошка, во время сна прятала голову под крыло, как сова, уносила себе в гнездо всё блестящее. Не знаю, как попала она к Царю, но тот обожал её. Охрана вокруг библиотеки, где жила Птица-Книга, была самой надёжной в городе.

Я ничего не знал про моих девочек. Ни одного слуха не донеслось о женщинах-змеях, никто не сочинял про них сказаний или песен, не пугал ими своих детей.

То были мирные, сонные годы.

Но Царь был человеком, и однажды он умер.

10

После смерти Царя началась та война, к которой призывал Балам ещё в Баальбеке. Перстень-печать и Птица-Книга бесследно исчезли, но их обессиливающая магия какое-то время ещё держала меня и братьев внутри сосудов.

Люди хотели, чтобы мы продолжили служить им так же, как служили Царю. Но никто из них не был в равной степени жестоким и справедливым. Никто не мог подумать ни о чём шире собственного удовольствия. Каждый из тех, кто овладевал сосудом, думал только о себе. Приказы людей были эгоистичны, часто глупы и злы, они вносили хаос в мир, который и без того стал путаным и тёмным. Один приказывал ифриту, чтобы тот убил врага его, второй – чтобы пал в руинах целый город, третий думал об обогащении.

Шли годы, и крепла огненная сила. Вскоре, даже находясь в сосудах, мы смогли давать отпор: исполняли лишь три желания. Людям и они выходили боком. Ифритов гневала необходимость подчиняться существам глупым и слабым, и братья использовали любой шанс, чтобы отомстить своим «хозяевам».

Если человек желал быть большим и мощным, ифрит посылал ему килограммы лишнего жира. Если хотел уважения среди равных себе – превращал в макаку. Требовал несметных богатств – получал сундуки затонувших шхун, да только вместе с дном морским. Мечтал о вечной жизни – становился камнем у подножия скалы.

Настал день, когда магия царской печати стала лишь памятью. Братья вырвались из сосудов, и Землю накрыли огонь и тьма.

Уставшие от рабства, мы жаждали мести. Братья без труда захватывали города и селения, делая их своими кормушками. Людей же разводили как скот. Мясо никогда не нужно было нам для насыщения. А вот жизненная сила, особенно отнятая при сожжении…

Воздух наполняли стоны и дым со сладким запахом. Люди пытались искупить вину, поклоняться нам, нести дары, заключить худой мир – но было поздно.

Лишь Волак и Гасион не участвовали в войне. Исчезли неведомо куда, как только сосуды отпустили их.

Однажды, в смутное это время, на меня напал Балам. Он пришёл, когда рядом не было ни Ястреба, ни Тимсаха. Балам со слугами думали напасть с трёх сторон и пленить меня, как когда-то пленил его я. Но его огненный хлыст не был мне помехой. С каждым его ударом я становился сильнее, забирал его огонь. Наконец, схватка надоела мне. Лениво, небрежно и без всякого усилия я подпрыгнул и отрубил одну из его голов – бычью. Поднялся столб чёрного дыма. Я знал, что голова со временем снова отрастёт, но оскорбление, которое я нанёс, было непереносимым. Израненный, Балам уполз восвояси, и слуги, поджав хвосты, последовали за ним.

Война длилась долго. Мы были беспощадны не только к людям, но и к духам леса и воды. Очень уж сладки были их силы, свежа, сочна и мощна энергия, которую мы получали, сжигая скогср и сьор.

Но пришли новые жрецы. С ними была Птица-Книга. Жрецы знали заклинания. Лесные и водные духи помогали им. После краткого противостояния бессилие вновь овладело нами. Ифриты были помещены в сосуды – в лампы, в вазы, в камни и в деревья. За последними Птица-Книга поставила наблюдать скогср. Я же, усмирённый её заклинаниями, вновь оказался в своём ковчеге. На этот раз – под толщей воды.

11

Не только вода давила на сосуд. Урса, медведь Балама, окаменелый и обездвиженный, будто мстя за своего хозяина, положил на него свою морду и лапы. Я и слуги мои поначалу метались, пытаясь выбраться из заточения, но вскоре все трое впали в страшную слабость, похожую и на сон, и на равнодушие, и на крепкую верёвку.

Мы лежали в полной темноте, на глубине, море двигало над нами свои воды. Изредка прорывались в ковчег звуки. Они потрясали и пугали, подобно громкому крику птицы.

Время мы не мерили. Никогда я так не хотел стать простым человеком и умереть. Смерть недоступной мечтой преследовала меня, и я задавал и задавал