Наследник 4 - Дмитрий Шимохин

При словах «похороны государя» глаза Иова сверкнули холодным огнем.

— Какого государя, княже⁈ — Голос его вдруг окреп. — Гришки Отрепьева, расстриги и самозванца⁈ Чтобы я, патриарх московский, служил панихиду по еретику и слуге антихристову⁈ Никогда!

— Отче, — я шагнул ближе, понижая голос, — для тебя, для меня, для бояр, что правду знают, может, и расстрига. А для остальных людей по всей Руси он был царь Дмитрий Иоаннович, чудесно спасшийся сын Иоанна Васильевича!

— Ложь не может быть основой царства! — отрезал Иов.

— А кровь может⁈ — почти зашипел я. — А смута и братоубийство⁈ Представь, отче, что будет, коли мы сейчас выйдем на площадь и крикнем, что царь-то был ненастоящий, а вор и обманщик? Что тогда начнется? Народ, что вчера за него кровь лил, не нас ли с тобой на вилы поднимет⁈ Шуйский, который сейчас сидит в подклете как изменник, тут же в правдолюбца и мученика превратится! Ляхи завопят, что их царицу обманули, и потребуют отмщения! Начнется такая смута, какой мы еще не видели! Дом наш горит, отче, а вы предлагаете спорить о том, кто первым искру высек!

Иов молчал, его лицо было каменно.

— Он был на царствие помазан? — продолжал я давить, чеканя каждое слово. — Помазан. Страной правил? Правил. Народ ему присягал? Присягал. Посему, покуда не предан земле, он — государь и Рюрикович. И похоронен будет как государь, со всеми почестями. И болтать по-другому не след. А всяк, кто будет утверждать иное, — изменник и пособник смуты, желающий крови и погибели земле русской.

Я замолчал. В палате повисла тяжелая тишина. Иов долго смотрел на меня, и в его глазах боролись догма и понимание суровой правды. Наконец, он медленно, тяжело вздохнул, будто снимая с плеч непосильную ношу.

— Тяжкий грех на душу берешь, князь… и на мою вешаешь, — глухо произнес он. — Но, видно, правда твоя. Смута хуже лжи во спасение. Будь по-твоему. Помогу, чем смогу. Но на престол патриарший не вернусь. Стар. Выбирайте нового, достойного. А я лишь советом помогу, коли спросишь.

Этого было более чем достаточно. Я получил главное — его молчаливое согласие и благословение на мои действия. Теперь у меня был не только меч, но и крест.

— Благодарю, отче. — Я низко поклонился. — И ваш первый совет и помощь нужны мне немедля. Пойдемте со мной в Грановитую палату. Одно ваше присутствие укрепит правду и остудит горячие головы.

Иов на мгновение заколебался, но затем, тяжело опершись на свой посох, медленно поднялся.

— Коли так, веди, князь. Посмотрим, что скажет твоя Боярская дума.

Выйдя из приемной, я увидел Елисея, который доложил, что бояре собраны. Прибыли и Одоевский с Хованским.

— Пора, — сказал я им. — Идемте.

Когда массивные двери Грановитой палаты распахнулись, гул голосов мгновенно стих, сменившись гробовой тишиной. Первыми вошли мои сторожа, расчищая путь. Затем я. А рядом со мной медленно, с достоинством ступая и опираясь на посох, шел бывший патриарх московский и всея Руси Иов.

Эффект был подобен удару грома. Я видел, как вытянулись лица бояр. Видел, как кто-то испуганно вжал голову в плечи, а кто-то, наоборот, выпрямился, с надеждой глядя на старца. Но самое интересное творилось на почетном месте, где, растерянно моргая, сидел грек Игнатий, нынешний патриарх, посаженный на престол рукой покойного Дмитрия. В руках он держал драгоценный патриарший посох. Увидев Иова, своего предшественника, идущего рядом со мной, Игнатий побледнел как полотно и, кажется, даже перестал дышать.

Я не пошел сразу к царскому месту. Вместо этого медленно, шаг за шагом, направился прямо к Игнатию. Вся палата, затаив дыхание, следила за каждым моим движением. Я остановился прямо перед греком, глядя на него сверху вниз. Он съежился в своем кресле, его глаза испуганно бегали.

— Подержал, и хватит, — тихо, но так, чтобы слышали все в мертвой тишине, произнес я.

Игнатий вздрогнул, его рука, сжимавшая посох, ослабла.

— Отдай, не твое, — добавил я с ледяным спокойствием.

И протянул руку. Грек, не смея поднять на меня глаз, с дрожью вложил драгоценный посох, символ высшей духовной власти в государстве, в мою ладонь. Я крепко сжал его. Он был тяжелым. Тяжелым от золота, камней и веса ответственности.

Не говоря больше ни слова, я развернулся и так же неспешно подошел к почетной лавке, где заранее велел сесть Иову. Опустился на одно колено и с глубочайшим почтением протянул посох ему.

— Отче, прими, что твое по праву, — сказал я громко, на всю палату.

По собранию прокатился вздох изумления. Иов, лишь посмотрел на посох, а затем на меня, и медленно покачал головой.

— Эх, княже, — тяжко вздохнул Иов, и в сторонку отставил свой деревянный посох, и принимая патриарший. — Умеешь ты убеждать!

Я на мгновение замер Я не сел на трон, а остановился рядом.

Этот жест был понятен всем без слов. Символ веры теперь был рядом с символом власти.

Я обвел взглядом окаменевшие лица бояр, глядя, как они переводят взгляды с меня на униженного Игнатия, а затем на суровое, сосредоточенное лицо Иова.

— Бояре, воеводы, служилые люди! — начал я, и мой голос, усиленный акустикой, прозвучал властно. — Прежде чем мы начнем совет, я должен сообщить вам прискорбную весть. Государь наш, царь и великий князь Дмитрий Иоаннович, от ран, нанесенных изменниками, на рассвете преставился.

Тяжкий вздох пронесся по палате. Теперь это было официально.

— Изменник Шуйский, поднявший на него руку, и поляки, пытавшиеся захватить власть под шумок, схвачены, — продолжал я. — Их признание получено. Но государство наше осталось без государя. И сейчас, в этот страшный час, мы должны решить, как жить дальше, дабы не ввергнуть землю нашу в распри. Слово за вами.

Я намеренно отдал инициативу Думе, желая посмотреть, кто и что скажет. Первым, как я и ожидал, не выдержал Афанасий Нагой.

— Государя нашего не стало! — выкрикнул он, его лицо было красным от горя и гнева. — Погубили его изверги! Но род его не пресекся! Есть царица законная, Марина Юрьевна! Ей и править, покуда…

— Помолчи, Афанасий! — прервал его князь Одоевский. — Какая она царица? Веры нашей не приняла, на царство не венчана! Да и как женщина может на престоле московском сидеть? Не бывало