Наследник 4 - Дмитрий Шимохин

Я посмотрел на Мнишека, тот злобно сопел, но молчал. Марина стояла рядом, сжав губы, в ее глазах плескался страх, смешанный с вызовом.

«Значит, не так уж они и сломлены, — подумал я. — Пытаются действовать, даже оказавшись в западне. Это нужно учесть».

— Хорошо, — кивнул я. — Перевяжи рану как следует. А этих оставьте со мной. И проследите, чтобы у дверей никого лишнего не было. Разговор у нас будет… доверительный.

И отворив боковую дверь, направился по коридору, в бывший кабинет Дмитрия. Мнишеков же повели за мной следом.

Когда дяди и сторожа вышли, я указал Мнишекам на лавки, стоявшие вдоль стены.

— Присаживайтесь, воевода. И вы, государыня… бывшая.

Сам же, не спеша, направился к другой части кабинета, где за массивным столом, покрытым алым сукном, обычно сидел покойный царь, разбирая бумаги с Яном Бучинским. Здесь было тише, и свет из высоких окон падал так, что лица моих собеседников были хорошо видны, а мое оставалось в полутени. Я по-хозяйски опустился в одно из резных кресел, стоявших у стола.

Несколько мгновений я молча разглядывал Мнишеков, давая им почувствовать всю шаткость их положения. Ежи Мнишек ерзал на лавке, Марина же, наоборот, сидела прямо, стараясь сохранять царственное спокойствие, хотя дрожащие пальцы, сжимавшие платок, выдавали ее волнение. Наконец, я нарушил тишину.

— Ну что ж, — голос мой прозвучал спокойно, но с едва уловимой угрозой. — Поговорим?

Глава 11

Глава 11

— Аль предпочитаете сначала с людишками моими в подклете беседу повести? Бают, они там искусны языки развязывать. Особливо у тех, кто бежать норовил да на охрану кидался. Дядя Поздей мой вон до сих пор рану свою латает после вашей утренней «прогулки».

Мнишек вздрогнул и торопливо замахал руками, будто от мухи отмахиваясь.

— Что вы, что вы, княже! Какое такое бегство! Недоразумение все это! Дядя ваш больно уж… нахрапист, мы лишь хотели… воздухом подышать малость! — Он попытался состроить улыбку, да только вышла она жалкой. — А что до дел утренних… всеми святыми клянусь, я тут ни сном, ни духом! Мацей этот, ваш… тьфу, покойного государя… он самовольничал! Я бы последним был, кто зла бы вам княже, пожелал, аль… аль государю!

На одном дыхании выдал Ежи, с непередаваемым польским акцентом, это даже смотрелось забавно. В особенности его оправдания.

— Самовольничал, сказываешь? — Я прищурился. Взгляд мой стал тяжел, и Мнишек под ним так и съежился. — Любопытно. Особливо если учесть, что этот «самовольный» Мацей приволок с собой сотню стрельцов да гвардию иноземную. Уж не вы ли, часом, пособили ему силу такую собрать?

— Помилуйте, княже! — Мнишек аж подпрыгнул на лавке. — Да как такое и подумать можно! Я… я был убит горем по государю! Все думы мои были лишь о нем да о дочери моей горемычной, что вдовой осталась!

Он картинно шмыгнул носом. «Лицедей хренов, — с омерзением подумал я. — Хвостом виляет, что твой пес шкодливый».

Тут Марина Мнишек, до сего хранившая горделивое молчание, не стерпела:

— Батюшка! Полно вам унижаться перед этим! — Голос ее, хоть и дрожал, был полон спеси. — Я — царица! И я требую, чтобы со мной и с отцом моим обходились как подобает! А Мацей… он, может статься, и переусердствовал, движимый скорбью да желанием покарать душегубов моего августейшего супруга!

— Душегубов, говорите, ваше… «величество»? — медленно, с ядовитой усмешкой, протянул я. — И кого же вы так прытко в душегубы записали? Уж не меня ли, князя Старицкого, который вчера на этой самой площади грудью встал на защиту вашего «супруга» от сабли Василия Шуйского? Ежели вы вообще что-либо видели из окон дворца, окромя нарядов своих пышных?

Марина вспыхнула.

— Я… я ведаю, что вы завсегда недолюбливали супруга моего! И Шуйский… может статься, вы с ним заодно были! Путь себе к престолу расчищали!

— К престолу, значит? — Я откровенно расхохотался, но смех мой был злым и не сулил ничего доброго. — Да кабы я к престолу путь себе искал, пани Марина, не стал бы я вашего муженька от Шуйского спасать, а преспокойно выждал бы, пока они друг дружку не перегрызли! И уж точно не стал бы нонче время на пустые разговоры с вами тратить, а отправил бы вас обоих туда же, куды и Мацея — в подклет!

От моих слов и тона Мнишеки заметно побледнели. Ежи снова залепетал что-то о своей невиновности и преданности, а Марина, хоть и силилась сохранять гордый вид, уже не смела поднять на меня глаза.

В этот самый миг дверь тихонько приотворилась, и появился Елисей. Он быстро подошел ко мне и, наклонившись, прошептал на ухо.

— Мацей заговорил, да и сотник стрелецкий. Сначала запирались а сейчас соловьем поют. Первые его слова о Мнишеке были.

Я слушал, не меняясь в лице, но внутренне усмехнулся.

— Добро, Елисей, ступай, — кивнул я ему. — Жди за дверью.

Когда Елисей вышел, я снова вперил взгляд в Ежи Мнишека. Злость, кипевшая во мне после утреннего нападения, требовала выхода, но ум подсказывал действовать тоньше.

— Так вот, — голос мой стал ледяным, но внешне я оставался невозмутим. — Ваш верный Мацей, коего люди мои нонче весьма убедительно расспрашивают, уже начал сказывать речи весьма любопытные. И ведаете ли, Ежи, его сказ несколько разнится с вашим. Он утверждает, что именно вы, вкупе с несколькими иными ретивыми панами, порешили, что смерть Дмитрия — это прекрасный повод сделать вашу дочь полновластной царицей, а себя — ее опекуном. И что именно вы отдали приказ Мацею устранить меня как главную помеху вашим великим замыслам. Что скажете на сие, пан Мнишек?

Лицо воеводы покрылось бисером пота. Он судорожно сглотнул, его глаза забегали, как у пойманного вора.

— Это… это навет! Гнусная ложь! Оговорил он меня! Я… я ничего такого не замышлял!

— Не замышляли? — Я медленно поднялся из-за стола и подошел к нему вплотную, нависая над съежившимся поляком.

— А кинжал, который вы супротив людей моих обратить пытались? Это тоже «навет»? А попытка к бегству? Аль, может, скажете, что и вооруженный отряд к моему подворью заявился просто так? Полно вам