Наследник 4 - Дмитрий Шимохин

Рука сама легла на рукоять пистоля. Взгляд мой метнулся к деду, дядьям. Они поняли. В их глазах была стальная решимость.

Мацей снова осклабился:

— Ну что, князь? Время вышло. Сдаешься или…

В этот самый напряженный момент, когда я уже почти готов был отдать приказ своим людям открыть огонь, с противоположного конца улицы, из-за спин отряда Мацея, что блокировал выход с подворья, донесся нарастающий гул множества голосов, конский топот и зычные команды.

Люди Мацея и Маржерета, стоявшие лицом к моему подворью, встревоженно заозирались, их строй дрогнул.

— Что там еще за шум⁈ — взревел Мацей, еще не понимая масштаба новой угрозы.

Из-за поворота улицы показалась внушительная сила — плотная масса пеших и конных воинов, которая быстро отрезала людям Мацея пути к отступлению по улице.

И тут же с той стороны улицы, из-за их спин, раздался грозный крик Матвея Григорьевича Волынского:

— Именем Боярской думы! Что за сборище здесь⁈ Кто смеет угрожать князю Андрею Володимировичу Старицкому⁈ А ну, расступись, сволочь, или всех на плаху пошлем!

Голос Волынского был подхвачен его людьми:

— Дорогу! Дорогу верным государевым слугам!

Вот теперь Мацей понял, что оказался в полной ловушке. Его лицо исказилось от ярости и отчаяния. Он оглянулся на меня, стоящего у ворот своего подворья, затем на неумолимо приближающихся сзади воинов Волынского.

Шансов на переговоры или бегство у него не оставалось. Его глаза безумно сверкнули, и он вдруг с неожиданной прытью выхватил из-за пояса короткий пистоль.

— Zdechnąć! — истошно завопил он по-польски, направляя пистоль прямо на меня. Видимо, решил, что если погибать, то хотя бы утащить с собой и меня.

Время, казалось, замедлило свой бег.

Я видел расширенные зрачки Мацея, его палец, нажимающий на курок. Но прежде чем Мацей успел выстрелить, раздался сухой щелчок другого курка.

Игнат, мой верный сторож, стоявший рядом, успел раньше. Пуля ударила Мацея. Его выстрел ушел в небо, а сам он с воплем боли повалился на землю.

Рыжий сотник со своими стрельцами, понимая, что их зажали с двух сторон, и их предводитель-поляк ранен, окончательно пали духом и начали бросать оружие.

Тут же, видя падение Мацея и понимая, что это их последний шанс, отчаянно завопил капитан Маржерет. Он и его иноземные наемники, а также поляки, с ревом ринулись вперед, на моих людей, стоявших у ворот подворья, пытаясь прорваться через нас, а там и уйти, ведь путь назад, был отрезан людьми Волынского. А нас меньше.

— Держать их! Пали! — взревел я, и мои люди ответили залпом из пистолей.

Пушка, удачно развернутая во дворе и нацеленная на выход с улицы, грохнула прямо в гущу атакующих, разметав первые и вторые ряды тех, кто еще пытался прорваться к нам, и создавая еще больший хаос.

Завязалась короткая, но невероятно ожесточенная рубка на пятачке перед моими воротами и в самой арке ворот. Выжившие поляки и наемники Маржерета дрались с отчаянием обреченных. Но люди Волынского уже ударили им в спину. Мы теперь сами перешли в атаку, тесня деморализованного врага. Схватка быстро пошла на убыль.

Маржерет, получив ранение в плечо от сабли дяди Олега и видя, что его люди перебиты или сдаются, с проклятием опустил шпагу.

— Довольно! — прохрипел он, зажимая рану. — Мы сдаемся.

Через несколько минут все было кончено.

Улица перед моим подворьем была завалена телами убитых и раненых поляков и наемников. Несколько моих людей тоже получили раны, но, слава Богу, убитых среди моих не было.

Игнат, мой спаситель, отделался лишь царапиной на щеке. Я подошел к нему и крепко стиснул плечо.

— Спасибо, Игнат. Жизнью тебе обязан.

Парень только смущенно улыбнулся.

Раненый Мацей корчился на земле, его уже связывали мои сторожа. Рыжий сотник и его стрельцы, не участвовавшие в последней атаке, стояли под охраной воинов Волынского, дрожа от страха.

Во двор, отряхивая с себя пыль и кровь, вошел Матвей Григорьевич Волынский.

— Ну ты тут устроил, княже! — крякнул он, оглядывая побоище. — Едва успели! Рассказывай, что за чертовщина приключилась? А этот, — он кивнул на скулящего Мацея, — я смотрю, особо буйный оказался?

— Здравствуй, Матвей Григорьевич! — ответил я, тяжело дыша и утирая пот со лба. — Спасибо, что подоспел! Без тебя бы нам туго пришлось. Да вот, гости незваные пожаловали. С грамотой от имени «царицы Марины». Меня, оказывается, в государственной измене обвиняют, в сговоре с Шуйским и в убийстве государя Дмитрия Иоанновича. А этот вот, — я ткнул пальцем в Мацея, — еще и в меня стрелять пытался.

Волынский изумленно покачал головой.

— Вот как? А я-то думал, мы вчера вместе с тобой, княже, Шуйского и ловили, а государя от его сабли спасали! Чудны дела твои, Господи!

— И как же ты здесь оказался? — поинтересовался я.

Волынский крякнул, поправляя на себе кольчугу.

— Едва рассвело, княже, как меня подняли твои люди, что несли службу у царских покоев.—Доложили — государь преставился. Царствие ему Небесное, — Волынский истово перекрестился, и все вокруг, включая моих людей, последовали его примеру. — А следом почти тут же донесли, что поляк этот, Мацей, с десятком своих иноземцев спешно покинул Кремль. Я сразу неладное почуял, послал за ним своих, — проследить, куда это он так спозаранку. А те вернулись, да и доложили: Мацей этот, оказывается, не просто так уехал. Встретился он за кремлевской стеной с сотней стрельцов этих, — Волынский презрительно махнул рукой в сторону обезоруженных стрельцов рыжего сотника, — да с наемниками Маржерета, да другими ляхами, и вся эта орава прямиком к твоему подворью направилась. Я тут же понял — быть беде. Поднял всех, кого смог: остатки твоего полка, что в Кремле были, да своих людей и стрельцов с кремлевских караулов. Вот, едва успели…

— Ты спас мне жизнь, Матвей Григорьевич, — сказал я искренне. — И не только мне, но и всем моим людям. Этого я не забуду. Я обернулся к своим дядьям и деду. — Что ж, — голос мой обрел стальную твердость, — кажется, все окончено. Мацея, который теперь еще раз в покушении на мою жизнь обвиняется, этого рыжего сотника-предателя и капитана Маржерета — под усиленную стражу и в колодки! Остальных пленных разоружить и также взять под присмотр. Будем разбираться, кто по злому умыслу пришел, а кто по глупости или по приказу. Мои