Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

Эйвери и Циб смотрели на сову. Они сразу заметили ее длинные когти, острый клюв и огромные оранжевые глаза. Смотреть прямо в эти глаза было все равно что играть в гляделки со всей хэллоуинской нечистью.

Эйвери мысленно предположил, что эта сова не стала бы раздавать лакричные конфетки или яблоки в карамели. Скорее уж дохлых горностаев и глубокие царапины.

– Вы ужасно шумите, – наконец сказала сова. – Если вы собрались препираться весь день, не могли бы вы делать это под деревом у кого-нибудь другого?

У совы был мягкий и приятный голос, словно у няни. Циб и Эйвери растерялись и синхронно моргнули.

– Я не знала, что совы умеют разговаривать, – сказала Циб.

– Конечно, совы умеют разговаривать, – сказала сова. – Все умеют разговаривать. Просто нужно научиться лучше слушать…

А. Дебора Бейкер «За лесоградной стеной»

Книга II

Перезагрузка

Ни одна физическая теория локальных скрытых параметров не может воспроизвести все предсказания квантовой механики.

Теорема Белла

Звонили из вашего дома.

Городская страшилка

Шах и мат

Лента времени: 16:52 EST, 19 июня 2000 года (пять лет в изоляции)

Доджер играет в шахматы так же, как когда-то скатывалась в овраг за домом, – быстро и решительно, словно опасаясь, что даже небольшая потеря темпа может стать фатальной. Каждое движение – атака. Когда Доджер не касается фигур, она застывает и будто вовсе не дышит – как хищник, чье спокойствие – одна видимость. Она – мраморная статуя, которая притворяется девочкой и оживает, только когда позволяют правила игры.

Соперник делает ход; она отвечает стремительно, без малейшего колебания, словно опытная участница дебатов, защищающая какой-нибудь недоказуемый тезис. За игрой следит целая толпа зрителей, но это не имеет значения. (Так же как не имеет значения, что тренер просил ее – практически умолял – быть помедленнее, хоть немного потянуть с ответными ходами, чтобы зрителям было на что посмотреть. «Если им хочется яркого зрелища, пусть идут в океанариум», – отвечала она каждый раз, когда он затрагивал эту тему, и, не меняя ответа, не меняла и стиля игры – безжалостного, нацеленного только на результат. Рок-звездой ей не стать, но, во всяком случае, она уйдет в небытие, держа в каждой руке по трофею. Этого ей вполне достаточно.) Значение имеет только победа.

Побеждать она может без посторонней помощи.

Последняя фигура передвинута; противник кладет своего короля, признавая ее победу. Она наконец поднимает на него взгляд и протягивает руку для обязательного традиционного рукопожатия. Кто-то в толпе – огромной, безликой, чудовищной толпе – меняет позу, и это почему-то привлекает ее внимание.

Она машинально пожимает руку соперника холодными вялыми пальцами, а затем отстраняется от него и совершает немыслимый поступок. Доджер Чезвич, которая однажды сыграла три игры подряд с сильнейшим пищевым отравлением, так что она выходила между ходами, и ее рвало, которой нужно готовиться к следующей игре, которая все шесть долгих недель турнира (ее соперник слышал, как она называла этот турнир «выставкой гениев» без малейшей иронии в голосе) обращала внимание только на доску… Доджер Чезвич уходит.

Затем она переходит на бег, но это уже даже не так удивительно. В конце концов, сценарий все равно нарушен, подумаешь – чуть больше, чуть меньше…

Она бежит, не отрывая взгляда от паренька с длинноватыми каштановыми волосами и слегка загорелой кожей, на которой ярко выделяются многолетние веснушки. Очки кажутся слишком большими для его лица, и в них он похож на растерянную мультяшную сову, которая внезапно влезает в серию, говорит что-нибудь умное и сразу же исчезает. На нем футболка с цитатой из Шекспира и джинсы, а на локте – властная рука стоящей рядом блондинки. Все в блондинке буквально кричит: «Прочь, он мой!» – и, если бы у Доджер было достаточно слов, она смогла бы как-нибудь ей объяснить, что он ей не нужен, вернее, нужен, но не так. Но слов у нее нет и никогда не будет. Вместо слов у нее в голове числа, вероятности, целая вселенная различных возможностей – и, согласно теории вероятностей, шанс, что она права, один на миллион.

Это не он. Это не он. Просто кто-то очень похожий, вернее, она думает, что сейчас – через пять лет после того, как он перестал отвечать ей, перестал выходить на связь, – он выглядел бы именно так. Она знает, что это не он, и все же перестает бежать, только ударившись об ограждение – со всего маху, так, что перехватывает дыхание. Пальцы судорожно хватаются за низкие перила, не дающие маленьким детям случайно упасть под ноги конькобежцам, акробатам и на кого там еще можно поглазеть на этой неделе в перерывах между шахматными партиями, которые вряд ли занимают много времени.

Он встает. Затем делает шаг навстречу.

Она открывает рот. Она хочет произнести его имя. Она хочет выкрикнуть его, чтобы выплеснуть пять лет бессонных ночей, пять лет борьбы за то, чтобы стать лучшей во всем, потому что это она виновата в том, что он замолчал. У нее не получается издать ни звука. Она пытается изо всех сил, но не может даже пискнуть. Она может только смотреть ему в глаза и надеяться, что он услышит в ее молчании крик.

– Доджер.

Его голос звучит как-то сдавленно, будто ему так же больно говорить, как ей – молчать. Блондинка все еще держит его под локоть, но, когда он стряхивает ее руку, она уходит, даже не пытаясь спорить, только на ее лице постепенно проступает обида. Доджер ее не знает, но она знает про нее все: единственная умная девочка на целый класс умных мальчиков (не то чтобы девочки реже бывают умными, нет, просто их чаще поощряют скрывать свой ум), она так же плохо социализирована, как и ее одноклассники, и просто не знает, как себя вести, когда на ее территорию заходит другая девочка. Доджер встречала таких девочек сотни раз и сама не превратилась в одну из них только потому, что ее совершенно не волновало, кому достанутся мальчики. На это просто не было времени. В ее мире слишком много места занято математикой.

Она вцепилась в перила и не сводит глаз с мальчика, который назвал ее по имени. «Конечно, он знает, как меня зовут, – молча ругает она себя. – Они же объявили меня в начале игры, они объявляют меня перед каждой игрой, глупая, глупая…»

– Доджер, – снова говорит мальчик и выходит в