Чжунгоцзе, плетение узлов - Татьяна Никитина

Особенно же он нравился старшей дочке господина Сяхоу — юной Сюэлянь. Как увидела она впервые на Чунъян худенького подростка, серьезно обсуждавшего с ее отцом достоинства поэзии династии Тан, как услышала его игру на гуцине, так и не смогла больше забыть. Когда он приходил, Сюэлянь всегда слушала его, прячась за ширмой. Сам он, может, мельком и видел девушку в саду, но не придавал увиденному значения: его интересовали только живопись, поэзия и музыка.

Когда господин Сяхоу обратил на Ао Юньфэна внимание, юношу заметили и в городе. У Юньфэна появились ученики, горожане чаще делали ему заказы на живопись и каллиграфию.

А в семнадцать лет Ао Юньфэн сдал губернский экзамен и стал не просто цзюйженем, но цзеюанем, то есть цзюйжэнем с лучшим результатом.

Словом, юноша подавал большие надежды, так что, несмотря на то, что Ао вовсе не был богат или знатен, господин Сяхоу посылал к нему, чтоб сговориться насчет своей дочки, девы Сюэлянь: пусть послужит студенту с совком и метелкой.

Однако юноша скромно отказался от этого заманчивого предложения, сказав, что пока он не может предоставить девушке привычные ей удобства и роскошь, и предложил отложить сговор до тех пор, пока он не сдаст императорский экзамен в столице и не получит хорошую должность. И как ни хотелось самой Сюэлянь выйти замуж за Ао Юньфэна (ведь она была на пару лет старше него), пришлось повременить с этим делом.

[1] 1210 г.

[2] 1 Кор. 13:1

[3] Скорее всего, это цитата из сборника житий Димитрия Ростовского, но точно сказать не могу.

[4] 1207 год.

[5]奡 ào — Ао — мифический силач, передвигавший корабли по суше, но к Юньфэну не имеет отношения, просто это такая фамилия… 云峰 yún fēng — облако + горный пик, облачная вершина, как-то так.

[6] Современная провинция Хунань.

[7] Цюй Юань, «Вопросы к небу», подстрочник Е.И. Лубо-Лесниченко, Е.В. Пузицкого и В.Ф. Сорокина.

Глава 2. По какому пути разливается свет и разносится восточный ветер по земле?

Так случается, что тихой прекрасной жизни приходит конец, как бы ни хотелось ее продлить. Когда Нежате было семнадцать, его наставник и друг, самый близкий, самый дорогой для него человек — отец Авраамий — тяжело заболел. Несколько дней уже он лежал, почти не двигаясь, а Нежата ни на шаг не отходил от его постели. Ему казалось, если он отлучится хоть ненадолго, его наставник ускользнет от него, оставит его, и это будет концом. Как жить в мире, в котором не будет отца Авраамия, Нежата не мог себе представить. Незнанка взял все заботы по хозяйству на себя: прибирался, варил еду, кормил Нежату, а то он и не вспомнил бы, что надо поесть… Отец Авраамий пребывал в полузабытье, однако как-то утром он очнулся и обратился к Нежате:

— Скажи, Нежатко, что будешь делать, когда я умру?

— Нет-нет, не говори так, отче! — Нежата в слезах схватил старца за руку. — Я не хочу, чтобы ты умирал! Не оставляй меня одного!

— Вот глупенький… Пора мне, хочешь — не хочешь. Да и ты не один: вон у тебя родители, Незнанка, девочка эта, подруга твоя.

— Но они — совсем другое! Кто будет меня учить, наставлять? Как без тебя я не потеряюсь в мире?

— Господь с тобой, Нежата. Господь вразумит тебя.

— Господь вразумит, конечно, я знаю, но, отче, ты… Я не хочу расставаться с тобой!

— И я бы побыл с тобой еще, чадушко мое, да пора мне. А ты все еще не ответил, что будешь делать, когда меня не станет.

— Не умирай, отче, не бросай меня.

— Вот заладил, упрямый, — отец Авраамий вздохнул. — Знаешь ведь: на все Божья воля. Так чем займешься, Нежатко? Ну?

Нежата помолчал, собирая осколки мыслей, крохи вытесненных большим горем чувств, пытаясь понять, чего же он хочет, чего он хотел до того, как с ним случилась такая беда, до того, как настала необходимость решать свою судьбу самому.

— Мне кажется, — неуверенно начал он, — что мой путь — монашество. Я думаю остаться в монастыре и со временем принять постриг.

— Хорошо, хорошо, — согласился отец Авраамий. — Только вот точно ли хочешь остаться?

— Да, а что же еще мне делать?

— Пойти мир посмотреть. Узнать, отчего трава зеленая, а небо голубое. Разве ты не мечтал об этом прежде?

— Так это было в детстве, а теперь…

— Что же теперь изменилось? Неужто неинтересно стало?

— Говорят ведь, отче, мол, не нужно странствовать, любопытствовать: главное — быть с Богом…

— Так-то так… А я вот в твои годы на Афон отправился. Десять лет там провел, после вернулся.

— И мне, значит, на Афон надо идти?

— Не ведаю. Твой путь — это твой путь. Но сердце говорит мне, что следует тебе оставить нашу богоспасаемую обитель и отправиться поклониться Киевским преподобным старцам. Да и в Полоцк еще зайди в Ефросиньин монастырь помолиться.

— Благослови, отче.

— Бог благословит. Побродишь по миру и поймешь, где тебе лучше всего быть. А теперь ступай, позови отца Евфимия: пусть исповедует меня перед смертью.

В тот же день, пособоровавшись и причастившись Святых Христовых Тайн, отец Авраамий мирно отошел ко Господу.

Нежата три дня до похорон не отходил от тела. То плакал, то читал Псалтирь, Незнанка ходил за ним с кашей и чуть не насильно кормил. На отпевании Нежата молча стоял в стороне, а после похорон к нему подошел отец Евфимий и строго сказал:

— Нельзя так убиваться, Александре, — и вдруг прижал его к себе и, всхлипнув, прошептал: — Добрый христианин вернулся к Отцу. Мы радоваться должны, а не печалиться. Но как же мы осиротели… И все же, святой Златоуст что говорил? «Неумеренная скорбь является сатанинским делом и произведением его коварства»[1].

— Да, — вздохнул Нежата и продолжил: — «Спасительное лекарство он делает вредоносным вследствие неумеренности».

— Верно-верно, — согласился отец Евфимий. — Чем теперь займешься, Александре? В монастыре останешься?

— Отец Авраамий благословил поклониться киевским преподобным. В Киев