Космонавт - Феликс Кресс

Мама? У меня нет матери, впрочем, как и отца, и прочих старших родственников. Рос я в детском доме. Кроме жены и дочери родных людей у меня нет.

Врач нахмурился:

— Товарищ, у пострадавшего явная дезориентация.

— Да ладно вам, дохтур! — махнул рукой сосед. — Сейчас я его домой отведу, мамка ему такое «лечение» устроит… Не боись, медицина, доставлю в лучшем виде.

— Ну-ка дыхните, товарищ.

— А в чем дело? Я, промежду прочим, на выходном, не имею права?

Они еще немного попререкались, но мой новоявленный сосед переспорил-таки врачей, аргументировав тем, что холодильника у него нет, зато душа широкая. Против такого железного аргумента медикам нечем было крыть, и они ретировались со словами:

— Под вашу ответственность, товарищ! И завтра к врачу на прием.

Он тяжело опустил руку мне на плечо, и я почувствовал, как дрожат его пальцы — классическая «трясучка» выпивохи.

— Пошли, орёл. А то хлеб-то уже весь в кефире…

Я кивнул, но сосед уже цепко взял меня под локоть и потащил куда-то, бормоча под нос:

— Эх, Серёга, Серёга… Нашёл время котят спасать… Авоську-то с булкой подыми. Хлеб — всему голова, чему вас в школе только учат?

Разбитую бутылку кефира кто-то уже убрал. Я подхватил хлеб с земли и зашагал по улице вслед за соседом, который успел убежать вперед и теперь остановился чуть поодаль на перекрёстке, ожидая меня.

Я прошёл мимо и свернул налево, а сзади послышалось:

— А ты куда?

Я обернулся и встретился с внимательным взглядом хитрых и вдумчивых глаз, который резко контрастировал с общим обликом пьянчужки.

— Домой, — ответил я.

— Так дом-то в той стороне, — махнул рукой сосед в противоположную сторону.

Я не стал ничего отвечать, просто пожал плечами и пошёл, куда сказано.

Мы брели по тихой улочке и молчали. Не знаю, о чём думал мой попутчик, но я с нескрываемым любопытством вертел головой по сторонам и разглядывал окрестности, внутренне удивляясь такому детальному и слишком реальному сну. Нет никаких небоскребов, рекламных щитов и сверкающих вывесок. Вместо этого — «сталинки» с лепниной на фасадах, ряды приземистых, как теперь кажется, многоэтажек с незастекленными балконами. Вместо привычной гладко пригнанной брусчатки под ногами лежали плоские бетонные плиты, в стыках пробивалась жёсткая и очень упорная в своей борьбе за жизнь трава.

«Не может быть, чтобы это всё было ненастоящим», — в очередной раз подумал я, глядя на протарахтевший мимо «Днепр» с коляской. За рулем парень в смешном шлеме, как из комедии Гайдая.

Мы прошли мимо грузовика с надписью «Молоко» на борту, из кузова двое работяг в спецовках разгружали ящики. Мимо с характерным шелестом штанг проехал троллейбус со звездочкой. А вон те мальчишки на газоне, кажется, играют в «ножички». Мы с пацанами тоже играли в эту игру.

Я поднял голову и посмотрел на синее, безоблачное небо. Небо… Совсем недавно я и не думал, что вновь смогу его увидеть. Увидеть вообще что-то, кроме черноты космоса…

Перевёл взгляд дальше и усмехнулся. Между фонарями гордо краснел стяг: «Решение XXII съезда КПСС — в жизнь!» Слишком уж всё детально для галлюцинации или сна. Слишком. И даже ничего не перепутано.

Мы зашли за угол, когда в витрине магазина «Детский мир» мелькнуло что-то знакомое. Я остановился как вкопанный. За стеклом на витрине, среди кукол в ситцевых платьях и жестяных солдатиков, стояли деревянный конёк-качалка с красной спиной — точь-в-точь как в моём детдоме, а рядом та самая синяя железная машинка. Мечта всех детишек. «Ящик» на педалях.

Из репродуктора над входом лилась песня:

«А я иду, шагаю по Москве…»

Но остановился я не только из-за советских игрушек. Я увидел себя нового.

В нечётком отражении витрины на меня смотрел худощавый паренёк лет восемнадцати. Ростом выше среднего. В реальности я был примерно такого роста, но килограмм на двадцать тяжелее. У паренька, которого я сейчас видел, были немного смешные тёмно-русые вихры, торчащие в разные стороны, острое молодое лицо с выступающими скулами и худые плечи под рубахой с коротким рукавом.

«Вот почему мне так непривычно идти, — осенило меня. Только сейчас я понял, что всё это время ощущал смутный дискомфорт. — В реальности я массивнее, с вот такими плечами после многих лет тренировок в ЦПК. А тут… Щуплый пацан, который, похоже, со спортом на 'вы». Только физра в школе, и то — не факт.

Я отвёл взгляд от витрины и посмотрел на свои руки. Синие вены под тонкой кожей, мелкие шрамы от детских порезов, заусенец на указательном пальце, папиллярные линии на подушечках четкие…

Во сне так не бывает. Во снах руки всегда размытые. Значит… Осознание новой реальности доходило медленно, но верно. Черт возьми! Я жив, и это главное.

— Чего застыл, как партсобрание без повестки. Идём! — послышался голос соседа.

Я, не отрывая взгляда от своих рук, спросил:

— Дядя Борь… а какой нынче год? — меня даже не сразу смутил тот факт, что я легко назвал соседа по имени. А ведь совсем недавно я не знал его или… не помнил. А тут само собой вышло.

Он в ответ фыркнул:

— М-да, и правда крепко стукнулся головой, раз о таком спрашиваешь! Шестьдесят четвёртый, ясен же пень. Вот горе материно. Идём уже.

Я задумчиво кивнул и, наконец, зашагал вслед за соседом, сжимая кулаки. Теперь я знал наверняка — это не сон.

Всё-таки я погиб там, на станции МКС, и больше никогда не увижу ни Лену, ни Машеньку. Что ж, я знал, на что шёл, когда делал свой выбор. Иначе я не мог. Они поймут.

Зато теперь каким-то образом я очутился здесь, в 1964 году. В СССР. Если мне дан второй шанс на жизнь, значит, у этого определённо есть какая-то цель. Человек из двадцать первого века, с его знаниями и навыками, попадает в разгар холодной войны… зачем? Нет, верный вопрос таков: для чего?

Из репродуктора в спину донеслось:

«…И я ещё не знаю, что со мной будет…»

Строчка из песни очень подходила теперь мне самому. Я совершенно не знаю, что меня ждёт в будущем. Одно я знаю наверняка — в моей жизни снова будет небо и космос. Я слишком люблю летать, чтобы отказаться от этого.

А ещё у меня теперь есть мать. Мать! Мечта каждого, кто вырос в детском доме. Такое желанное слово и вместе