Из огня да в полымя - Антон Бабушкин

— Гр, гр, гав, гав, Schneller[6]!

Ну, ладно. Хрен с тобой, золотая рыбка. Мне пока нетрудно. Туда «шнеллер», говоришь? Ну, пойдём туда, посмотрим чё там, да как. Меня гонят по полю в сторону лесополосы. Или это роща? Не знаю… Не помню… В общем — гонят. В место под названием «там».

* * *

«Там», на припёке у обочины просёлочной дороги, обнаружилось ещё десятка два-три бедолаг, в том же, что и я состоянии. То есть битых, драных, полностью обалделых, одетых кто во что горазд — кто в форме разной степени растрёпанности и комплектности, а кто и вовсе в нижнем белье. Сидят толпой на траве, лицом к… побоищу.

Именно побоищу. Здесь был недавно полевой лагерь, примерно, батальона. Теперь… Поле усеяно воронками, почти все палатки распластаны по земле или в виде клочьев брезента разнесены по окрестностям, а батальон лежит, раскиданный по полю, на месте и вокруг того самого лагеря…

«Ознакомиться с обстановкой» я успел, пока меня гнали через это самое поле. Это всё не бутафория. Это реальность. Уж что-что, а отличить реальный выпотрошенный труп от имитации или манекена какого-нибудь я могу. Насмотрелся в своё время… По всему выходит, что налёт, артиллерийский скорее всего, был внезапным. Бойцы не успели ничего: не то, чтобы выстрелить в ответ — даже, в большинстве и вооружиться. Легли все… Кроме нас: двух десятков «счастливчиков» в разной степени окученности и контуженности.

Смотрю на поле. Фрицевская трофейная команда, собирая то, что может им пригодиться, бродит по бывшему лагерю, перешагивая и иногда пинками передвигая тела погибших. Несуетно, спокойно. Просто работа у них такая. И именно это деловитое спокойствие поднимает в моей душе волну тихого пока бешенства. Возникает в ещё гудящей голове и там остаётся мысль: «Я за вас посчитаюсь ещё, парни. Обязательно. Без вариантов. Спите спокойно.»

Так и сидим. На поле время от времени раскатываются выстрелы — фрицы добивают тех, кому не повезло получить слишком тяжёлые, чтобы встать, ранения или контузии. В нашу толпу пригнали ещё человек пять очумевших, окровавленных, ободранных. Сидим… Чёрт… Паскудная всё же реальность вокруг… Ну — какая есть.

Осматриваю себя. Да-с… Видок, однако, тот ещё. Гимнастёрка и нательная рубаха исполосованы в клочья, от пояса до воротника, который почему-то уцелел, да ещё и остался застёгнутым, хоть и отодранным от остальной гимнастёрки. Сверху это всё закопчено, чем-то измазано и обильно полито кровью из нескольких ссадин, порезов и рассечений. Понятно теперь из-за чего ржали не затыкаясь, на меня глядючи дойче зольдатены. Увидал бы я их в таком прикиде — сам бы ржал, долго не успокаиваясь. Ну, да ладно. Сочтёмся ещё. Зато они меня и обыскивать побрезговали.

Что там ещё с формой и, так сказать, содержанием? Оказывается, каким-то диким чудом сохранились на лоскутах гимнастёрки два нагрудных знака и значок — какие именно рассмотрю потом, при случае — и уцелел левый нагрудный карман с, вроде бы, документами. Какими документами — опять же посмотрю потом. Пока просто прячу всё это имущество поглубже, вместе с воротником.

И, кстати про воротник. Петлицы на нём были знатные. Можно сказать — зачётные. Малиновые, с красным просветом, эмблемой в виде скрещенных поверх мишени винтовок и латунным треугольником в заднем верхнем углу. Да-с… Зашибись… Лучше иметь дочь проститутку, чем сына… меня… Командир отделения, он же комотд, он же, блин, ефрейтор стрельцовых войск. М-дя-а… От же ж, сподобился на старости лет… Ну и ладно — «неприятность» эту мы переживём. Главное — голова гудит уже гораздо меньше. А порезы и ссадины — пустяки. Дело житейское.

Минут через двадцать сидения раздаётся адресованная нам серия конвоирского лая. Встаём и идём куда-то на запад по просёлку — кто загребая пыль сапогами, а кто босиком. Шли минут около десяти. Нас пригнали на какой-то не-то хутор, не-то ферму, где и присоединили к толпе бедолаг, сидевшей в огороженном плетнём загоне для скотины. Спустя минут пять простоя нас уже всех скопом гонят куда-то дальше.

* * *

Такой же, как и раньше просёлок и «пыль, пыль, пыль от шагающих сапог»… Лай конвоиров — хорошо, что нет у них собак. С ними, с собаками в составе конвоя, всё стало бы… пикантнее.

Припекает Солнце. Начинает доставать желание попить. Отрываю пуговицу от лоскутов гимнастёрки, засовываю её под язык. Усилившееся слюноотделение помогает обмануть организм.

Я продолжаю монотонно, размеренно идти. На ходу, аккуратно, пытаюсь по максимуму размяться — движения рук и ног, наклоны корпуса. Всё в рамках ходьбы, стараясь не выделяться активностью. Временами я просто прогоняю в голове телодвижения, с последовательным напряжением соответствующих групп мышц. Этакая «ментальная тренировка»: о чём-то подобном читал я когда-то в книжках то-ли про йогов, то-ли про Шао-линь. И получается ведь. Руки и ноги слушаются с каждым шагом лучше, вспоминаются навыки. Даже те, которые я вроде бы давно и безвозвратно забыл. От же ж, что пинок животворящий с человеком-то делает! Да…

А ещё я вспоминаю всё то, что читал когда-то об этой Войне. Получается так, что конкретики по боевым действиям в моей памяти осталось до безобразия мало, то есть практически нет её, этой самой конкретики. Есть общая канва, основные события и не более того. То есть школьная программа с небольшим плюсом. Ну и нет особого смысла ломать над этим голову, от слова «совсем».

И, заодно, я припоминаю и то, как жилось у фрицев нашим пленным, и как под фрицем жил наш же мирняк. И я точно знаю: в плену я не останусь. Я однозначно уйду на рывок. С этого вот перегона и уйду — пока есть силы, пока не заморили и не загоняли, пока не растерял запал. И, что тоже немаловажно, пока я не дохну с голодухи или обезвоживания, которые реально наступят в скором будущем, ибо с кормлением и поением пленных дойче юбершвайнен[7] заморачиваться и не думают.

Причём срываться надо сейчас. То есть до того, как всё кардинально осложнится наличием забора из колючей проволоки с пулемётными вышками по углам, обученной охраной и сторожевыми собаками. Нельзя тянуть и откладывать. Нет смысла надеяться на то, что когда-то потом будет удобнее. «Когда-то потом» будет только хуже. Гораздо хуже. Без вариантов. И я это прекрасно знаю.

Поэтому срываться надо не просто «сейчас» — а чем скорее, тем лучше: из этой колонны, с этой дороги, из-под