Хайо, адотворец - Мина Икемото Гош

Хайо протянула руки и повернула ладонями вверх. Темно-красные символы у основания каждого пальца бежали по линиям кожи, заполняя собой ладони, – талисманы проклятия, вписанного в ток ее крови.

Печать могли видеть только они с Мансаку – на материке уже не осталось богов судьбы Укоку, способных оценить собственное творение.

Богиня, воркуя, взяла руки Хайо в свои.

– Только взгляните на это проклятие! Просто восхитительно! Да, ты настоящая. – Она перевела взгляд на Мансаку. – А ты, получается, последнее оружие адотворцев? И какое же? Алебарда? Может, молот?

– Я не оружие, госпожа, – натянуто улыбнулся Мансаку. – Во мне дух нагикамы Кириюки.

– О, водяная коса. Славно. Аккуратнее только, не размахивай ею на виду у офицеров Онмёрё. Официально считается, что местное население не владеет оружием – даже ду́хами оружия.

Богиня потерла символы на ладонях Хайо, будто бы они могли сойти с кожи. Конечно, они не могли.

– Я так понимаю, ваша демоница отправила вас сюда, чтобы вы устроили здесь ад, который мы заслужили чем-то, что ей не по душе?

– По мнению демоницы, здесь, на Оногоро, выращивают хитоденаши.

Улыбка медленно сползла с лица богини.

– Она говорила об этом с уверенностью.

Мансаку затаил дыхание. Они ждали реакции богини.

Богиня кивнула – медленно, задумчиво, в той же манере древней черепахи.

– О, но это выставит нас в дурном свете, не так ли? Мир теперь решит, что мы специально поддерживаем болезнь, чтобы иметь возможность торговать лекарством. – Она мягко похлопала Хайо по рукам и хихикнула. – Постарайтесь рыскать по острову как можно тише, иначе духи, которых вы ищете, могут вас услышать и затаиться.

Хайо не была уверена, что все поняла правильно, но нутром чуяла, что это и не предполагалось.

– Так вы не будете препятствовать нашему пребыванию на Оногоро?

– Посмотрим. – Богиня сжала ладони Хайо жестом родной бабушки. – Давным-давно я слышала, что за услуги адотворцев платят жизнями – им нужно тепло живого духа, чтобы растопить печать. Это правда?

– Правда, – ответила Хайо. – Но если мне дано не особое поручение, то целой жизни многовато. Хватит месяцев, дней, даже минут.

– Деньги тоже подойдут, – добавил Мансаку. – Деньги – это как бы жетоны жизни.

– Если речь не идет, как вы сказали, об «особом поручении». – Сердце Хайо сжалось. Богиня знала больше, чем показывала. – Можете объяснить, что именно происходит в таком случае?

Не врать. Это богиня, и она последнее препятствие на пути к Оногоро.

Хайо сглотнула страх и расправила плечи.

– Точно не скажу, мне никогда не приходилось этого делать, – призналась она. – На моем пути попадаются трупы. Некоторые люди могут умереть раньше положенного им срока, но не из-за меня. Ремесло адотворца просто приносит мне тела. А потом… потом я беру все, что полагается, у того, кто дал поручение.

Богиня молчала, вперив взгляд в Хайо.

– Ты полна страхов. Мне это нравится. Что ж, сектору управления местью Оногоро новая кровь не помешает. Да, теперь я вижу, что этому перенаселенному и пугливому острову ты окажешь значительную услугу. – Богиня откинулась на спинку кресла и широко улыбнулась. – Я пропущу вас обоих на Оногоро.

Мансаку победно сжал кулак под столом. Хайо склонила голову:

– Благодарим вас, божественная госпожа.

– О, не стоит. Я всегда считала, что удача и несчастье вместе принесут этому миру больше пользы, если мы будем помогать друг другу. – Богиня взяла белую нефритовую печать и окунула ее в чашу с киноварью. – Давайте руки, дорогие мои.

На тыльной стороне их кистей появился красный штамп-магатама. По костяшкам пальцев Хайо пробежал теплый ветерок, магатама сверкнула и растворилась в коже.

– Готово. – Богиня перетасовала бумаги и протянула папку Хайо. Та моргнула. – Будьте благословенны и вы, и ваши эн – и как носители добра, и как адотворцы.

Когда девушка и ее брат скрылись за турникетом, богиня врат Оногоро повернулась в своем кресле и хохотнула.

– «Некоторые люди могут умереть раньше положенного срока», – пробормотала она. – Если бы только «некоторые». Ох, чтоб меня. Следующий!

Два

留守

До войны Одиннадцатый месяц на Укоку называли Безбожником. Однако на Оногоро он носил название Всебожник, потому что именно там раз в году собирались все божества Укоку, чтобы сплести эн нации на грядущий год.

ЦУЙЮ

Тридцать первый Адотворец

Сколько Хайо себя помнила и осознавала как адотворца, ее учили воспринимать мир через эн.

Эн – это связи судьбы. Они могут соединять человека и человека, человека и место, человека и явление – например, рак, цвет, должность, вовремя попавшуюся шутку в книге.

Люди идут по жизни, ежемоментно создавая эн – потенциальные связи, растущие из самого их духа, тянущиеся нитями в мир в поисках других нитей, с которыми могли бы сплестись. Кто-то говорил, что эти нити судьбы – отголоски прошлых жизней, настолько сильные, что смогли пережить мясорубку смерти перед повторением жизненного цикла. Они соединяются и формируют невидимую сеть, связывающую всех людей подобно корневой системе целого леса. Принадлежать какому-то месту или моменту – значит быть частью его сети эн.

Хорошая эн – это такая важная связь, за которой следуют положительные перемены.

Адотворческая эн – это та, которая создается между самими адотворцами и людьми, готовыми платить за приносимые несчастья. Именно она приводила людей к Хайо, а ее – к ним, подтягивая друг к другу, как поводок.

При специальных поручениях эн тащила к адотворцу мертвых и умирающих – таких, которые иначе никогда не были бы отмщены, чья правда легла бы в могилу вместе с ними и чьи убийцы избежали бы преследования.

Размышляя о своей эн, Хайо однажды задалась вопросом: адотворцы скорее похожи на богов эн-мусуби, то есть создающих эн, или же на эн-гири, то есть разрывающих эти связи? Ее мать, Хатцу, заверила ее, что ни так, ни этак. Адотворцы не могли целенаправленно влиять на эн, подобно богам. Их задачей было идти туда, куда ведет адотворческая эн, а не протягивать новые нити.

В таком многолюдном месте, как Оногоро, сеть эн была плотнее той, в которой привыкла жить Хайо, а пути, которыми ее тянула адотворческая эн, – сложнее и непредсказуемее. Одна роковая связь, образовавшаяся в каком-нибудь закоулке сети, могла создать эффект лавины. Это пугало бы – если бы Оногоро, запутанный, живой, вечно занятой, не казался по-странному знакомым. Может, Оногоро и отличался от остальной части Укоку, но многое оставалось узнаваемым.

Свисая с позвоночника из стали и керамики, вагон монорельса – болтающийся «бураден» – тряско пробирался сквозь облака пара, идущие от винокурен синшу, и небоскребы с каркасами из шинвуда, а потом пролетал над рисовыми полями и крестьянскими угодьями. На крышах росли бобы, купаясь в свете гигантских зеркал и ламп на солнечных батареях, направленном вниз вдоль башен. Одевались на Оногоро примерно так, как привыкли и Хайо с Мансаку, – в традиционные для Укоку многослойные халаты, которые можно было как угодно подвязать и задрапировать, но только с более смелыми узорами и зачастую сделанные из трикотажа. Вывески были написаны «стандартом», но не дублировались ни на харборспике, ни на лингью, ни на преобщем языке.

А вот чего Хайо ни разу прежде не видела, так это явного, открытого применения духовных практик Укоку. Если в горах адотворцам такое еще сходило с рук, то в городах – никогда.

В иллюминаторах летательных аппаратов висели амулеты против ДТП. На дверях красовались талисманы, отгоняющие несчастья. К водородным каналам приклеивались листки бумаги со специальными знаками – чтобы предотвратить пожары. На первой же остановке бурадена в вагон влетел шикигами – одушевленный бумажный человечек размером с ладонь Хайо, – и пассажиры просто подвинулись, чтобы освободить ему место. Повсюду стояли щиты – эта духовная защита ощущалась Хайо легким давлением на самую ее душу.

Талисманы, амулеты, обереги, шикигами – все это было миром Хайо, ее техникой, тем языком, на котором строилось адотворение, и она буквально