Страж Ордена 2 - Никита Васильевич Семин

часть работы — рутина. Вяземский, Верхотуров, Шувалов — все они занимались большим, важным, бумажным делом. Мне же предстояло делать то, чего не мог никто из них — готовить плацдарм.

Весь остаток дня был посвящен чертежам в запертой мастерской. Хорошо хоть перед отъездом Степан Андреевич оставил целую кипу бумаг. Изначально, как я понял, это церковники привезли для документирования допросов с изрядным запасом. Да и сам Вяземский прихватил, тут уж не знаю для чего. Но меня их запасы здорово выручили.

На широких листах плотной бумаги выводились схемы будущих башен. Углы наклона, сечение балок, схема рунических контуров — все должно было быть безупречно.

Поскольку предыдущая ночь выдалась бессонной, я решил лечь пораньше. Деревня утонула в густой, бархатной темноте. Даже неугомонные деревенские псы, обычно брехавшие на каждую тень, и те смолкли, словно сама ночь приказала им молчать. Из-за стены донесся могучий, умиротворенный храп Семёна — солдат спит, служба идет. Ульяна же, закончив свои дела, еще засветло ушла в отчий дом.

Пробуждение пришло не от звука, а от ощущения. От тончайшей вибрации, прошедшей по дому. Резкий, короткий всплеск чистого, животного ужаса где-то совсем рядом. Магическим мироощущением я ощутил, что сработали «Стражи».

Босые ноги бесшумно коснулись холодного пола. Чертыхаясь, я выглянул в окно. Луна едва пробивалась сквозь облака. Двор был пуст. Но воздух у самых ворот, казалось, все еще подрагивал. В этот момент дверь тихо скрипнула. На пороге появился сонный Семен:

— Что за шум?..

— Спи, Семён. Это Стражи. Кто-то опять к нам залезть пытался.

— Вот же дурачье, — Семён сплюнул в сердцах. — Никак не отвадишь от чужого добра. А «стражи» — то дело знают! Уж даже я, вроде бы: знаю, что это пугало ваше, хозяйское, и вреда не причинит, а все одно — сердце в пятки уходит, как оно у ворот шевельнется!

Я вернулся в кровать, но заснуть больше не смог. И кого опять ко мне несет? Уж вроде бы все тут знают: ко мне соваться не следует. А вот ведь — все равно лезут! И какой черт мог ко мне затесаться? Снова парни? Вряд ли… Чую, дело тут посерьезнее: или ерофеевские снова шалят, или, что еще хуже, это люди Голицына. Вот последнее — совсем было бы скверно. Аристократ, унизившийся до того, чтобы подослать ночных убийц, готов на все…

И еще одна мысль не давала покоя: убегающий в панике человек мог свернуть не в деревню, а в лес. И в темноте наткнуться на «Клеть», или подцепить «червя». А утром по деревне поползет новый слух — что колдун не просто пугает, а и убивает.

Нет, завтра с утра придется идти по следам. Проверить, что там и как. И вообще, все эти ночные визиты становятся утомительными. Кажется, мне уже пора принять решительные меры!

* * *

Кабак «Разгуляй» на окраине Кунгура был местом, где заканчивались мечты, и начиналась горькая правда. Здесь, в густом чаду дешевого табака и сивухи, за липким от пролитого пива столом, сидел Василий Захарович Ерофеев. Находился он здесь по самой прямой своей надобности. Он пил. Пил методично, угрюмо, не пьянея, а лишь погружаясь все глубже в вязкую, черную трясину воспоминаний о своем унижении.

Он подчистую проиграл. Все попытки сокрушить этого выскочку, Молниева, разбились в прах. Закон отступил, церковь запуталась, солдаты разбежались. А он, купец второй гильдии, единственный в губернии освоивший установку молниеприемных шпилей, был публично унижен сперва колдуном, а затем и князем.

Воспоминание о холодных, липких струйках чернил, стекающих по бороде, заставила его добела сжать кулаки. И если этот хрен Молниев сидит себе в своей деревеньке и особенно не высовывается, то князь — князь это другое дело. Голицын — этот изверг в шелках… он не отстанет. Найдет и заставит снова унижаться. А потом раздавит, как клопа. Бежать некуда. От воли князя в этой стране не скроешься.

Он уже почти дошел до отчаяния, когда до слуха донесся обрывок разговора. За соседним столом сидели двое приказчиков с вяземских заводов.

— … говорю тебе, Федотыч, Степан Андреич наш совсем умом тронулся! — говорил один. — Всю медь, что на казенный заказ шла, велел на сторону отписать!

— Куда это — на сторону?

— А черт его знает! Для колдуна, что в Поддубках сидит. Будто бы он там башни какие-то строить собрался, невиданные! И меди на них надобно… прорва!

Ерофеев замер с кружкой в руке. Медь. Башни… Прорва! А ведь у него есть маленький медеплавильный заводик в дальней деревушке, откуда медь идет для его собственных нужд. Дедовское наследство.

Если этому колдуну и его покровителям нужна медь… если ее нужно так много… они скупят ее всю, по любой цене. Им будет все равно, у кого покупать. Он не мог победить их силой, не мог возместить своих потерь, но зато он сможет теперь озолотиться! А большие деньги — это тоже сила. Сила, способная защитить даже от воли князя.

Эта мысль, циничная и простая, как медный пятак, подействовала лучше любого вина. Почувствовав, как уверенность возвращается е нему, купец, бросив на стол несколько монет, уже не шатаясь, твердой поступью вышел из кабака. Мрак в его душе не рассеялся, но теперь в нем ожила надежда.

Вернувшись в контору, он тут же вызвал приказчика.

— Кондрат, ты мой завод в Медянке помнишь? Ну так вот, слушай приказ, — сухо сказал Ерофеев. — Поезжай немедленно в Медянку. Производство на нем требуется развернуть во всю ширь. Людей нанять, руды закупить, хоть втридорога. И сразу же начинайте плавку. Мне нужно много меди. Всю, какую сможете выплавить.

Кондрат Данилыч, старейший из управляющих Ерофеева, несказанно удивленный таким внезапным распоряжением, уже собрался уходить, когда тяжелая дубовая дверь с грохотом распахнулась. На пороге, элегантный и смертоносный, как занесенный для удара стилет, стоял князь Голицын.

— А вы как раз о делах беседуете, Василий Захарович? — глумливо промурлыкал он. — Кажется, я немного не вовремя. Или… как раз вовремя?

Глава 2

Утро встретило меня пением петухов и… загадкой ночного визита. Ночная тревога не давала покоя: надо было срочно разобраться в произошедшем. Едва рассвело, как я уже был на ногах, играя за воротами своего дома в следопыта. Долго искать не пришлось — прямо у ворот я увидел примятую траву и сломанную ветку на кусте бузины — четкие следы панического бегства.

Отпечатки добротных кожаных сапог явно