Чиновник - Владимир Анатольевич Тимофеев

высказанное «Слабо́?» черкнул на столе у президиума заявление о своём отчислении из института «по собственному». Хорошо хоть, что фразу «по идеологическим соображениям» додумался в текст не вставлять, но и того, что в сердцах написал, хватило с лихвой. Из «Плешки» его вышибли с треском. Буквально день в день. Но, что удивительно, в комсомоле оставили. И в отношении жены обошлись только выговором, «без занесения».

Позднее, когда эмоции улеглись, а поступки остались, Николай наконец-то понял, какую глупость сморозил. Однако пытаться вернуть всё взад, идти на поклон к декану, в партком, ректорат, комитет комсомола даже не помышлял. «Никогда и ничего не просите у тех, кто сильнее вас», — вычитал он когда-то в одном полузапрещённом романе. Поэтому он, как лётчик, «тянул штурвал до конца», а там — будь что будет.

В его случае «будь что будет» реализовалось в быстрый призыв в «несокрушимую и легендарную».

Бегать от армии, искать возможности откосить бывший студент Петражицкий не собирался. Так что в начале мая он очутился сперва в учебке под Нальчиком, потом там же в августе получил две сержантские лычки, затем инженерная горно-дорожная рота в мотострелковой бригаде, а дальше, в марте 80-го — отдельный инжбат разграждения в составе ограниченного контингента советских войск в Демократической Республике Афганистан.

Сначала командир отделения, затем замкомвзвода, он строил дороги, мосты, прокладывал горные серпантины, туннели, возводил укрепления, военные городки, занимался инженерной разведкой местности, минировал душманские тропы, сопровождал колонны, попадал вместе с ними в засады, сам принимал участие в засадах на вражеские караваны, расчищал БРЭМами и специальными машинами разграждения завалы в горах, тушил пожары, эвакуировал раненых, поломанную и подбитую технику...

Свой интернациональный долг (без всяких кавычек) старший сержант Петражицкий исполнил достойно. Две лёгких контузии, осколочное бедра по касательной и буквально за месяц до дембеля вручённая перед строем медаль «За отвагу».

Да, эта война была не похожа на те, какие показывали в кино, о каких он читал, но всё же это была война, и награждали на ней не памятными наградами, не гражданскими, не юбилейными, а боевыми. Жаль только, в Союзе тогда об этой войне почти ничего не знали. Советские люди принимали Олимпиаду, строили БАМ, запускали космические корабли, ходили в театры и на стадионы, стояли в очереди за дефицитом, читали газеты и книги, смотрели по телевизору фигурное катание и хоккей и даже не думали, что где-то рядом, «за речкой», их восемнадцатилетние пацаны воюют, как деды и прадеды, по-настоящему, когда или ты, или тебя, и каждый лишний патрон, снаряд, мина, глоток воды, индпакет способны спасти чью-то жизнь и отнять чужую.

Когда в 1981-м Николай возвращался домой, он несколько суток не мог привыкнуть к тому, что лязги вагонных сцепок — это не грохот гусениц по камням, свист пара из водяного титана — не вой от прилёта «мины», а крики носильщиков за окном команду «К бою!» напоминают только отчасти.

А ещё ему каждую ночь, пока поезд мчался с юга на север, снился один и тот же сон. Эпизод того самого боя в августе 80-го, за который ему и дали «Отвагу». Его зависшая над пропастью ИМР-1, отчаянно цепляющаяся отвалом за груду щебёнки. Окровавленное тело мехвода. Горящий огненным факелом бензовоз. Треск автоматных очередей и стрекот турелей «Шилки», вздёрнутых едва ли не к небесам, поливающих 23-мм снарядами засевших на склоне «ду́хов»…

Этот сон не отпускал Николая Ивановича долгие годы, то уходя, то опять возвращаясь — на день, на неделю, на две. Николай Иванович практически свыкся с ним, научился не просыпаться в холодном поту среди ночи, натренировался воспринимать его как игру подсознания. Просто картинки. Просто кадры из прошлой жизни, которая никогда не вернётся, как ни крути…

И вот сегодня, в ночь перед операцией, эти картинки вернулись. Живою волною воспоминаний, словно бы всё это происходило не несколько десятилетий назад, а буквально вчера, и память ещё не успела подёрнуться множеством новых событий и новых эмоций.

Ему опять снились залитые солнцем горы, пылающий бензовоз, почти опрокинувшаяся ИМР, плюющаяся очередями «Шилка», бойцы, укрывающиеся под скальным уступом от огня сверху… И уже мелькающие на другой стороне ущелья «душманы». Для которых запертая на дороге колонна — как на ладони. Стоит им лишь подтащить на позицию миномёты и какую-нибудь «безоткатку», и всё — разгром неминуем. И авиаподдержку не вызвать. В этом горном колодце (типичной радиояме), чтобы поймать волну, надо забраться на самую верхотуру. Единственный выход — попробовать сдвинуть в сторону горящую технику и попытаться прорваться на скорости через опасное место. Но как её сдвинешь, если сзади завал, ИМР вне игры, а коробочки БМП-БТР слишком лёгкие и слишком «горючие», чтобы сковырнуть на обочину бензовоз, заполненный топливом под завязку?

И так же, как раньше, Николай Иванович снова выпрыгивает в своём сне из машины и несётся под пулями к бензовозу.

Ручка у водительской дверцы горячая, раскалённый металл обжигает ладони.

Плевать!

Короткий рывок. Дверца распахивается настежь.

Погибший водитель вываливается наружу. Петражицкий быстро оттаскивает его в сторону и запрыгивает в кабину.

Удивительно! Двигатель до сих пор не заглох, и даже передачи работают.

А вот тормоза уже всё.

Приходится дёргать рычаг на перегазовке в надежде, что КПП не рассыплется раньше времени.

Коробка не рассыпается. Тяжёлый КрАЗ медленно едет к обрыву дороги, переваливая через разлетевшиеся по полотну и обочине каменюки. В последний миг, когда правое колесо бензовоза уже проваливается в бездну, старший сержант выпрыгивает из машины и откатывается от обрыва. Мимо грохочет полыхающая цистерна.

Жар от горящего топлива опаляет лицо, одежда дымится, обожжённые руки хватаются за оголившийся обломок скалы и коротким рывком бросают за него побитое тело. С другого края ущелья бьёт пулемёт. Фонтанчики попаданий взбивают пыль на дороге возле укрытия. Противно визжат рикошеты. «Шилка» разворачивает башню и лупит по площадям. Чужой пулемёт замолкает. Головной БТР движется через завал по расчищенной «тропке», стараясь прикрыть сержанта огнём. Ему надо только подняться. Снова подняться под пулями и нырнуть за броню...

Всё, как тогда. Как полвека назад, на участке дороги Чаугани-Бану...

Надо только подняться. Просто подняться и всё.

Но ноги в сегодняшнем сне почему-то отказывают.

А ещё дико рвёт сердце, словно его пронзили штыком...

Сон обрывается...

Сознание гаснет...

А когда оно возвращается, Николай Иванович неожиданно обнаруживает себя не в больничной палате и не в афганских горах, а в тёмном вагонном тамбуре, на забрызганном кровью полу, привалившимся спиной и затылком к запертой двери...

Глава 2

Пятые сутки