И возродятся боги - Наталья Способина

любит звучащую по радио песню или же что у нее аллергия на оливки, поэтому дома их не бывает. И замечания эти были такими естественными, что не оставляли места для двусмысленности: Павел Николаевич был женат и его этот факт устраивал.

Еще одно но – Димка. Вернее, отношение к нему Павла Николаевича. Я допускала, что мне могло это только казаться, но он смотрел на моего сына так, будто тот был инопланетным субъектом, который нужно изучить. Я пыталась списывать это на его личную трагедию. Но странность заключалась в том, что, вопреки сказанному ранее, Павел Николаевич вовсе не избегал встреч с ребенком. Просто всегда держался чуть в стороне, наблюдая. И это сбивало меня с толку.

Самым же главным но был, конечно, Альгидрас. Время шло, а я понимала, что навеянное Святыней чувство не просто никуда не делось, хотя по логике должно было, – оно, казалось, лишь усиливалось. Он снился мне каждую ночь. И это было не так, как я ожидала, когда мечтала видеть дорогих сердцу людей и знать, что у них все в порядке. Чаще всего сны представляли собой бессюжетные картинки. Вот он улыбается, глядя на меня, вот что-то вырезает из куска дерева, целится из лука, рассказывает истории. И смотрит, смотрит. Так, как не смотрел на меня никто и никогда.

А потом в моей жизни настал переломный момент. Димкина аллергия стала прогрессировать со страшной скоростью, и, в очередной раз придя от врача со списком лекарств, я просто села на пол и разрыдалась от бессилия. И тут позвонил Павел Николаевич. Сперва я хотела сбросить его звонок, но потом все же ответила, и меня прорвало. Я рыдала в трубку, рассказывая о Димкиной аллергии на все подряд, о списке препаратов, среди которых снова были гормоны, о том, что у меня уже нет сил и я не могу больше видеть гречневую кашу.

Павел Николаевич выслушал мою истерику, не перебивая, а потом сообщил, что у него есть решение и что завтра с утра он ко мне заглянет, чтобы это обсудить.

Решение заключалось в переезде к морю. Оказалось, он принял предложение крупного вуза возглавить кафедру европейских языков. И раз уж так вышло, что Диме явно не подходила московская экология, Павел Николаевич посчитал, что мне стоит подумать о смене места жительства. Он полагал, что морской воздух и более мягкий климат помогут уменьшить проявления аллергии, а может, чем черт не шутит, через несколько месяцев мы и вовсе забудем, что она была. А потом он назвал город, и я, наверное, изменилась в лице, потому что он вскочил и, налив мне воды, предложил открыть форточку.

Смешно. Как решение всех проблем Павел Николаевич предложил ни много ни мало переехать туда, откуда началось мое путешествие в Свирь.

Так я оказалась жителем приморского города и теперь стояла на крыльце местного вуза, думая о том, как бы добраться до дома, не утонув, потому что на этот самый приморский город вдруг обрушился тропический ливень.

– Давайте я вас подброшу? – предложил Павел Николаевич.

Забавно, но мы все еще обращались друг к другу на «вы». А я его еще и по имени-отчеству величала. Наверное, подсознательно хотя бы так пыталась держать дистанцию.

– Согласна.

Перспектива идти домой по колено в воде меня не вдохновляла.

Павел Николаевич достал из кармана ключи и собирался было спуститься с крыльца, когда один из вышедших за нами студентов врезался в него на полном ходу и, даже не извинившись, сбежал по ступеням под струи дождя.

Ключи вылетели из руки Павла Николаевича, но он успел их поймать, а мое сердце сперва ухнуло в желудок, а потом заколотилось в горле. Торопившийся куда-то студент со спины был дико похож на Альгидраса, несмотря на то что на нем были джинсы и толстовка с капюшоном. Что-то в телосложении, в походке… Я смотрела на него сквозь пелену дождя и гадала, когда же это закончится. Когда я перестану вздрагивать и искать хванца в толпе? Его нет! И если бы не Димка, я была бы уверена, что его и не было никогда: новая жизнь так меня поглотила, что Свирь казалась лишь отголоском сна, далекого и несбыточного. Я почти не помнила лица тех, кто там остался. Пыталась искать в Сети их имена, но если Миролюбы и Радимы еще попадались, то единственный Алвар, которого удалось найти, оказался финским архитектором, родившимся в конце девятнадцатого века. К тому же ударение в его имени падало на первый слог. Альгидрасов же не было вовсе.

– Молодежь в наше время не имеет понятия об уважении, – глубокомысленно изрек рядом со мной Павел Николаевич.

Я бросила на него взгляд и невольно улыбнулась. Внешне он не слишком отличался от упомянутой молодежи. На студента, конечно, уже не тянул, но в свои тридцать три выглядел, пожалуй, почти так же, как в бытность моим преподавателем.

В машине Павла Николаевича всегда пахло чем-то сладким, и каждый раз это странным образом напоминало мне о благовониях Всемилы. Источник запаха я так и не обнаружила, а спросить все время стеснялась.

Павел Николаевич приоткрыл окно, чтобы выпустить какого-то жучка, и запах моря, смешавшись с запахом салона его машины, возвратил меня в Свирь. Я вспомнила румяный хлеб, который пекла Добронега, и подумала о том, что ребенку Радима должно быть уже около пяти, если время там идет так же. Очень хотелось верить, что он растет беззаботным всеобщим любимцем. Я на миг представила, как не умеющий говорить тихо Радим шепчет, боясь разбудить малыша, какой он в этот момент неловкий и трогательный одновременно, и на глаза навернулись слезы.

Отвернувшись к окну, я украдкой вытерла глаза, а потом спросила:

– Чем здесь пахнет?

– Морем, – чуть насмешливо ответил Павел Николаевич.

– Нет, в машине. Чем-то сладковатым. Как… духами.

– Наверное, ими и пахнет, – улыбнулся он. – Мила любит яркие ароматы.

– О, понятно, – протянула я.

Разумеется, у нормальных людей все объяснялось просто. Всего лишь жена любит яркие ароматы, и поэтому ими пахнет в машине. Это только у меня в голове благовония. Впрочем, думаю, мало кого закидывало в другой мир.

До Димкиного садика мы доехали в молчании. Павел Николаевич припарковался у облупленного забора и повернулся ко мне. Когда он смотрел так пристально, мне становилось неуютно. Сразу вспоминалось, сколь многим я ему обязана.

– Все в порядке? – наконец спросил он.

– Да. Просто, наверное, никак не могу привыкнуть.

– К морю?

– И к нему тоже. Оно живое. Дышит.

– О да, – с энтузиазмом подхватил Павел Николаевич. –