И возродятся боги - Наталья Способина

Я с улыбкой покачала головой. Если его что-то интересовало, он рассказывал об этом так, что у слушателей не оставалось шанса не увлечься тоже.

– Оно наполовину мертвое, представляете? Из более чем двух километров глубины обитаемо лишь около ста пятидесяти или двухсот метров. А под ними абсолютно безжизненное пространство.

По моей коже отчего-то побежали мурашки.

– А почему?

– Сероводород. Он выделяется при разложении погибших организмов.

– Но тогда так должно быть в каждом море.

– Должно, Надежда, вы правы. Но так произошло лишь с Черным.

– Сера ведь горит. – Я вспомнила спички. – А что насчет сероводорода?

– Он тоже горючий и взрывоопасный. Представьте себе потенциальный огонь под толщей воды. Две стихии, не способные ужиться вместе, тысячелетиями существуют рядом в Черном море.

– И никогда не было катаклизмов?

– Ну конечно были. В двадцать седьмом году прошлого века случилось землетрясение, изрядно испугавшее всех, кто находился на побережье. Люди в панике покидали дома, туристы спешили прочь, а в воздухе пахло серой.

– Вы так рассказываете, будто видели это сами, – рассмеялась я.

– У меня живое воображение. Такое же, как и у вас, – он улыбнулся, глядя мне в глаза, и я вновь почувствовала неловкость.

– Мне пора за сыном. Спасибо, что подвезли.

Я подняла с коврика у ног мокрый зонтик и собралась было выйти из машины, когда ладонь Павла Николаевича легла на мое предплечье. Я посмотрела на его загорелую руку. Вот уж кто дружил с солнцем, в отличие от меня. Впрочем, это было неудивительно: насколько я знала, он увлекался туризмом.

– Мне кажется, вас что-то тревожит, – произнес Павел Николаевич. И я наконец решилась:

– Я не могу понять, почему вы мне помогаете. Меня напрягает то, что рано или поздно вы можете потребовать некую… оплату за свое участие в моей жизни, и…

Павел Николаевич убрал руку и отодвинулся от меня к водительской двери. Смотрел он при этом так, что я немедленно почувствовала себя виноватой.

– Я дал повод думать о себе подобным образом?

– Нет, – замотала головой я, готовая отступить, но потом все же решила идти до конца: – Просто я не могу понять причин вашего участия.

В голове прозвучал Ольгин голос: «Дура! Такой мужчина, а ты…»

Павел Николаевич перевел взгляд на лобовое стекло, на котором дождевые струи размывали очертания низенького здания Димкиного садика, вздохнул, потом открыл рот, закрыл его и усмехнулся. Я смотрела на знакомый профиль, ловя малейшее изменение в его лице, и думала о том, что несколько лет назад умерла бы от счастья, если бы мы вот так сидели в одной машине и он подбирал слова, чтобы мне ответить. Но все это было до Свири.

– Вы мне нравитесь, Надежда, – наконец произнес Павел Николаевич, по-прежнему глядя вперед. – Но это не то, чего вам стоит опасаться.

– Поясните, – попросила я, потому что фраза была очень странной.

– Моя жена больна, и этот факт сковывает меня по рукам и ногам. При других обстоятельствах я бы сделал вам предложение.

Я нервно усмехнулась, чем вызвала его улыбку.

– Да, я немного старомоден. Последствия воспитания суровой матушки.

«Он никогда не рассказывал о своей семье. На самом деле он вообще очень мало о себе рассказывал», – вдруг поняла я.

– Но обстоятельства сложились так, как сложились, – продолжил он, наконец повернувшись ко мне. – Поэтому повторю: вам нечего опасаться. Я же со своей стороны сделаю все, чтобы облегчить вашу жизнь и увидеть вас счастливой, не претендуя ни на что взамен.

– И все это только потому, что я вам нравлюсь? – я даже не пыталась скрыть недоверия в голосе.

– Возможно, я выбрал неверное слово, моя милая Надин. Но пусть будет «нравитесь». Оно позволяет нам сделать вид, что этого разговора не было, и жить как раньше.

Он улыбнулся так, как улыбался студентам на лекциях, – немного иронично и очень ярко. Мое же внимание уцепилось за это странное восточное «Надин». Прежде он никогда меня так не называл.

– Вас ждет сын, а меня ждут дела, – произнес Павел Николаевич, забрал из моих рук зонт и вышел из машины.

Обойдя ее, он распахнул пассажирскую дверь, раскрыл зонт и протянул мне мокрую ладонь. Я приняла его руку и, выбравшись из салона, тут же угодила в холодную лужу.

– Последний вопрос, – сказала я, решив закрыть все гештальты. – Я… понравилась вам, еще когда вы были моим преподавателем?

Мы стояли под кислотно-желтым куполом, и с волос Павла Николаевича текла вода. Странным образом это тоже откинуло меня в Свирь. Там в дождь все промокали до нитки.

Павел Николаевич несколько секунд смотрел мне в глаза, а потом, отрывисто кивнув, передал мне зонт и шагнул назад, вновь оказываясь под дождем.

– Спасибо, что подвезли, – неловко пробормотала я, сжимая пластиковую ручку, еще хранившую тепло его ладони. – Хорошего дня.

– И вам, – ответил он и направился к водительской двери.

Идя по двору садика, я чувствовала даже не грусть, а что-то большее. За улыбками Павла Николаевича, за его умением увлечь беседой любого оказалась такая сложная жизнь. С непростым выбором, которому он следовал, не оглядываясь на других. Господи, в то время как он столько всего делал для меня и Димки, мне даже в голову не пришло спросить, нужна ли помощь ему самому. Ведь иногда простая возможность с кем-то поговорить о своих боли и страхе – это уже невероятно много. Я вновь вспомнила себя в Свири – беспомощную, испуганную – и Альгидраса, который не дал мне сойти с ума всего лишь тем, что подтверждал реальность случившегося. Пусть он не объяснял мое появление там, вернее, объяснял теми категориями, которые казались нелепыми, но то, что он принимал факт моего появления, смирялся с ним, учил меня жить с этим, делало меня настоящей в его мире.

Димка выбежал из своей группы ураганом, едва не сбив меня с ног. Пока он одевался, попутно пересказывая все приключившееся с ним за день, я поглядывала на ливень за окном и понимала, что чувствую беспокойство. Причем уже не первый день и даже не первый месяц. До этого я думала, что всему виной неизвестность в ситуации с Павлом Николаевичем, но вот сегодня я получила тот ответ, который хотела: от меня ничего не требуется, а успокоения это не принесло.

Дима самозабвенно шлепал по лужам, поднимая тучи брызг. Мой ребенок обожал воду, что меня, если честно, напрягало. Вообще, порой я думала, что решение перевезти сына в город на побережье, тем более в тот самый, из которого я однажды отправилась прямиком