Единственный выход - Владимир Ильин

– Ну вот и все, – проговорил под жуткий аккомпанемент часов Крис, протягивая мне удостоверение. – Можете следовать…

Однако я не сдвинулся с места. Часы все отбивали удар за ударом, и я стоял, пялясь на них как зачарованный.

– Эй, парень, очнись, – тронул меня за руку пожилой. – Ты чего? Сказано же – проходи!..

– Часы, – сказал я. – С ними что-то не так…

С часами действительно творилась какая-то фигня. Отбив двенадцать ударов, каждый из которых странным образом совпадал со стуком моего сердца, они на этом не успокоились и продолжали бить: тринадцать… четырнадцать… пятнадцать…

– О, черт! – впервые подал голос тот охранник, .который возился с агонизировавшим прибором. – Опять их заело!..

Он схватил хрипящий прибор и, поднеся его ко рту, раздраженно крикнул:

– Петрович, на вахте часы опять взбесились! Срочно пришли сюда часовщика!..

В ответ ему из прибора нечленораздельно пробулькал чей-то грубый голос, обладатель которого, судя по интенсивности помех, находился по меньшей мере где-нибудь в районе созвездия Вега.

Лишь теперь до меня дошло, что таинственный прибор – всего лишь стандартная полицейская рация типа «уоки-токи», раздолбанная вдрызг многолетней эксплуатацией, и это открытие послужило для меня тем кусочком ваты, пропитанной нашатырем, которую подносят к носу несчастного, готового вот-вот скопытиться в обморок.

И тогда я вырвался из цепких и вкрадчивых лап своей собственной фантазии, которая пыталась заморочить мне голову, напуская таинственный туман в самую обыденную действительность.

И я взял удостоверение, и распихал по карманам свое железное барахло, и сунул в сумку конверт с «вымышленным» адресом, и двинулся в темные недра вестибюля, к видневшимся в его глубине дверям, где наверняка должен был иметься коридор, а в коридоре том – вожделенная приемная с плешивым клерком в бухгалтерских нарукавниках, восседающим за обшарпанной конторской стойкой…

– Эй, парень! – окликнули меня в спину с вахты. – Тебе ж не туда!..

Я остановился так резко, будто мне выстрелили в спину.

– А куда? – осведомился я, оборачиваясь.

Между тем проклятые часы все били, и по количеству их ударов выходило, что в сутках уже не двадцать четыре, а все тридцать шесть часов.

– Приемная находится на последнем этаже, – пробурчал пожилой. – Ты это… дуй туда на лифте!

Нет, здесь, видно, никакое не учреждение, а самый обыкновенный дурдом! И больных здесь лечат исключительно трудотерапией. Одевают их в форму охранников и ставят на вахту, чтобы они измывались над посетителями по полной программе, вырабатываемой их шизофренической фантазией.

– Вы что – серьезно? – не выдержал я.

– А по-твоему, мы шутим? – сдвинул брови пользователь рации. – Вот если бы за каждую шутку нам давали премию, то мы еще могли бы шутить. Мы бы вообще тогда сплошные анекдоты травили всем входящим и выходящим… Но нам, извини, за юмор ни… гхм… ни гроша не платят, так что двигай на последний этаж, да побыстрее, а то у нас через полчаса обеденный перерыв начнется…

Я ничего не ответил на эти сомнительные доводы. Я просто повернулся и двинулся к дюралюминиевым дверцам в центре зала, но меня опять одернули.

– Да вам не туда, юноша, – с досадой сказал Крис. – Там же туалет, а не лифт.

– Причем дамский, – ухмыльнулся охранник с рацией. – А лифт дальше, с правой стороны…

Слушайте, куда я вообще попал? Может быть, как в одном хичкоковском фильме, здесь все сплошные психи – и больные, и медперсонал? Только первые – психи явные, а вторые – скрытые?..

А иначе как объяснить столь нелепое расположение служебных помещений? Какому изощренному уму пришла в голову гениальная идея задвинуть приемную как можно дальше от входа и, следовательно, от внешних посетителей?

Ладно, бог с ними со всеми! Пусть сходят с ума и дальше, мне главное – отделаться от пакета, убраться отсюда поскорее и навсегда забыть об этой «палате номер шесть» размером с небоскреб…

Лифт раздвинул передо мной свои дверцы мгновенно, стоило мне лишь прикоснуться к сенсору вызова.

Он был пуст, но я невольно попятился.

Вместо того тривиально-тусклого средства вертикального перемещения, какими обычно оснащены казенные дома, моим глазам предстало нечто, сверкающее золотом, никелем и мрамором. Пол вместо затертого линолеума был покрыт метлахской кафельной плиткой и застелен пушистым персидским ковром. Стены были не исписаны разноцветными фломастерами, аэрозолями и губными помадами, а отделаны белоснежным покрытием. Все лампы исправно горели рассеянным, приятным светом, и почему-то нигде не было видно ни траурных следов от второпях затушенных окурков, ни выцарапанных гвоздем гнусных ругательств в адрес местного начальства, ни коварно прилепленных к кнопкам жвачек, приведенных в состояние абсолютной клейкости.

Осторожно, чтобы ненароком не оставить грязные отпечатки своих разношенных «адидасов» на светло-кремовом ковре, я вступил в просторную кабину и только теперь обнаружил, что ни одной кнопки в лифте нет. В ту же секунду приятный женский голос осведомился: «Вам на какой этаж?» Я невольно вздрогнул и облажался, как самый последний олух. «На последний», – сказал я, не сообразив, что автомат мог быть запрограммирован на аудиовос-приятие только цифр.

Однако чудо-лифт и тут оказался на высоте.

«Осторожно, двери закрываются, – объявил голос, явно подражая стилю объявлений в общественном транспорте. – Других вызовов нет, лифт поднимается без остановок на двадцать пятый этаж».

Створки кабины стали бесшумно сходиться, но напоследок я успел бросить взгляд в вестибюль.

То, что я там увидел, поставило передо мной еще один вопрос без вразумительного ответа.

Охранники пучились на меня во все гляделки, и лица их аж вытянулись от напряжения.

Будто это не они вместе со всем их чертовым САВЭСом были чокнутыми, а я.