Орлиное гнездо - Антон Антонов

— Ну, и что мы будем делать теперь? — спросил лейтенант военно-воздушных сил США Джон Рафферти, когда сумел наконец отдышаться после бури. Ощущения у него были такие, словно он в течение нескольких суток участвовал в непрерывном марафонском забеге.

— Радоваться жизни, — ответила Аора Альтман, снимая с себя довольно-таки неуместный на ее роскошной фигуре спасательный жилет. — Ты только посмотри, какая погода на дворе.

Погода была просто замечательная. Словно в слайд-шоу сменился кадр. Только что вокруг творилась адская свистопляска, а теперь наступила самая натуральная тишь да гладь и божья благодать в придачу.

— Не хочу хорошую погоду, хочу домой в Кентукки, — тоном капризного ребенка заявил Рафферти.

— А больше ты ничего не хочешь? — спросила нагая и прекрасная островитянка, склоняясь над офицером и закрывая панораму неба перед его глазами.

— Хочу. Тебя, — совершенно искренне ответил Джон, протягивая руки к бронзовым полушариям, которые по полинезийским воззрениям могут возбудить разве что голодного младенца. Рафферти был довольно-таки голоден, но он вряд ли согласился бы причислить себя к младенцам. Что касается женских прелестей, которые американки в массе своей склонны скрывать под нижним бельем или на худой конец под верхней одеждой, тогда как полинезийки, несмотря на все старания миссионеров, согласны демонстрировать любому встречному — то они возбуждали Джона Рафферти всегда, пусть даже он был сыт и находился в зрелом возрасте.

— Ну что это такое? Как вам не стыдно! Тут, понимаешь, раненый товарищ, можно сказать, загибается, а у них только секс на уме! — высказал претензию Харви Линдсей, жуя кусочек шоколадки из неприкосновенного запаса.

Он, естественно, шутил и отнюдь не загибался. Нога у него, конечно, болела, но как-то тупо и не слишком назойливо. Его претензия насчет секса тоже не выдерживала никакой критики. Голова молодого авиатора покоилась на животе белокурой (в том числе и в самых укромных местах) госпожи Ларсен из племени викингов, и ему достаточно было перевернуться ничком, чтобы приступить к занятиям любовью в самых изысканных формах. Поведение девушки ясно показывало, что возражать против этого она не станет. Однако Линдсею было лень, он устал и не хотел тревожить больную конечность, а также больные (отбитые о бальсовые бревна) ребра и гудящую голову. Кроме того, строгое воспитание и религиозные воззрения не позволяли Харви заниматься любовью в присутствии посторонних. Поэтому он старательно изображал тяжелобольного, что, однако, не мешало ему созерцать эротическое действо в исполнении Джона и Аоры и вставлять между делом свои замечания по этому поводу.

Мануэла Мартинес участия во всем этом не принимала. Надо отметить, что люди из племени инков, в отличие от полинезийцев, ходили одетыми задолго до появления конкистадоров. С другой стороны, католическая вера, которую конкистадоры принесли с собой, пустила в этом племени глубокие корни. Вообще говоря, Мануэла была уже никакой не индеанкой, а обыкновенной испаноязычной перуанкой и хорошей католичкой, которой не пристало появляться голой перед посторонними мужчинами. В первые дни путешествия она и подруг по команде стеснялась — носила бикини, в то время как Хелен и Аора обходились без всякой одежды и даже не обращали внимания на проходящие мимо корабли. Но потом в течение нескольких дней на горизонте не появлялось ни одного корабля, и Мануэла решилась последовать примеру подруг. И надо же было такому случиться: через несколько часов началась буря и всю одежду унесло в океан.

Буря смела с плота буквально все, но почему-то милосердно оставила пластиковую цистерну с водой. Правда, в этом была заслуга и самих девушек — именно цистерну они бросились спасать в первую очередь, как только началась буря. И спасли — но зато упустили рацию и запас продовольствия, не говоря уже об одежде.

Теперь Мануэла лежала на мокрых бальсовых бревнах ничком, прикрыв бедра форменной курткой Линдсея, которая тоже еще не успела просохнуть. В ногах у нее валялись штаны лейтенанта Рафферти, которые перуанка милостиво согласилась надеть, когда, во-первых, они высохнут, и когда, во-вторых, Харви хотя бы на минуту перестанет пялить на нее глаза.

— Никогда не перестанет, — ответил на это Рафферти, в промежутке между сеансами полинезийской любви. — Не пялить на тебя глаза — это грех пострашнее богохульства.