журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин

— Вы считаете это здравым? — глаза рыжей злобно блеснули. — Довели огородника до ручки...— Она подняла голову: — Такие, как вы, довели!

— Что вы имеете в виду? — обиделся Шурик, убирая газетные вырезки в сумку.

— А то не понимаете...

— Не понимаю!

— Да понимаете, понимаете!.. — рыжая презрительно сощурилась, ее глаза хищно сверкнули. — У нас тут один живет. Тоже не понимает... Всю жизнь на службу ходил, в цеху не пропустил ни одного профсоюзного собрания, картошку сажал да решал в „Огоньке*1кроссворды, а как демократы к власти пришли, выяснилось, он наследство в Парагвае получил, скот!

— Но почему скот? На здоровье!

— Так в Парагвае же! — рыжая резко выпрямилась. — До вас не доходит?.. Не в соседнем селе, не в Москве, даже не в Болгарии, а в Па-ра-гва-е!.. Случись такое при советской власти, его, скота, далеко бы за Магадан отправили! Так ведь нет власти... — горестно вздохнула рыжая. — Этот скот, он совсем обнаглел, скупает валюту! Всю жизнь в локомотивной депо трубил, а теперь в Парагвай рвется! До того дошел, подал заявление о выходе из КПСС, скот, а сам в ней и дня не состоял!

Старая коза! Верни вилы, которые ты сперла у меня в прежней жизни!

Шурик покачал головой. Напор рыжей соседки ему не нравился. Парни в лжеадидасовских костюмах давно решили судьбу урода, а рыжая все кипела. Максимки, забывшиеся в смутном сне, плотно сжимали колени руками, будто обнимая любимое дерево, а рыжая все кипела.

— В Город ездили? — перевел Шурик разговор в более безопасное, на его взгляд, русло. — По делам? Отдыхали?

Рыжая зашипела.

Шурик испугался. Что там ее внутри жжет? Что ей до отъезжающих в Парагвай и до тех, кто беспощадно сдает мужей в аренду?..

Рыжая объяснила.

Взяв себя в руки, не плюясь больше кипящей слюной, она объяснила. Гад один обидел ее. Не трогай ее этот один гад, ни в какой поганый Город она бы не поехала. Но один гад обидел ее и дело зашло о чести. Она знает, что такое честь. Она эту штуку берегла смолоду... Рыжая так и впилась в Шурика глазами, болотно дышащими холодом и туманами... Вот она по характеру совсем беспомощный человек, рядом слово какое произнесут, она зардеется, но если дело о чести, если задета ее честь, она никакому гаду не спустит!..

„Кошкина! — мелькнуло в голове Шурика. — Судя по тому, как о ней говорил Роальд, Кошкина!.. Злая, рыжая, хрупкого сложения, но вовсе не неженка... Если нашла общий язык с Костей-Пузой, не неженка..,**

Взяв себя в руки, рыжая негромко шипела. Город поганый, шум и тоска, не будь нужды не поехала бы. Но ей драку приписывают. Власти давно в этом разобрались, но она-то считает, не до конца. Она во всем разберется. Честь все же!

„ Кошкина!..“

Законов нет, правды нет, чести нет, шипела рыжая. Она рог хрустальный, подарочный, чудный рог расшибла о голову одного гада, а возместить стоимость расшибленного ей никто не хочет. Местная прокуратура подкуплена. В милиции негодяи. Ее саму чуть не упекли в тюрьму, хорошо, этот гад выжил. Но она бы предпочла тюрьму, чем то, что вокруг творится. Но что бы ни делалось, торжествующе прошипела она, какие бы вихри не вились над нами, я с гада слуплю стоимость рога! Раз уж он выжил, слуплю! Пусть прокуратура подкуплена, пусть власть продалась мафии и масонам, от своего не отступлюсь!

„Кошкина! — уверился Шурик — Анечка Кошкина! Это она отделала рогом бывшего бульдозериста.“

Искоса, стараясь не выдать себя, он присмотрелся к Анечке.

В общем, Кошкина Шурика не разочаровала, но и по душе не пришлась.

— Как в Т.? — спросил он, пытаясь прервать яростное шипение Кошкиной. — Жить можно?

— Жить? — Кошкина рассвирепела. — Как жить, если людей бьют.

— Как бьют? Где бьют? — опешил Шурик.

— В милиции, в школах, в переулках, на рынке, в магазинах, в погребах, на огородах, на автобусных остановках, в загсах...

— И давно бьют? — прервал Кошкину Шурик.

— Как перестройку объявили, так и началось.

— Из-за денег, наверное?

— Какие деньги? — Кошкина смотрела на Шурика с ненавистью. — Перестройка началась, деньги кончились.

— Тогда из-за чего шум?

— Из-за нервов, — презрительно объяснила Кошкина. — Подваливает к .тебе бандюга, а то так вообще максимка, давай, дескать, деньги, а денег у тебя — пустой карман, ты зарплату три месяца не получал. Кто такое выдержит? Не дашь бандюге по морде?..

— Не нравится мне это.

— Еще бы! — Кошкина высокомерно задрала плечо. — Один — бандит, другой в Парагвай собрался... Я его все равно убью!

— О ком это вы?

— Да так. Об одном гаде.

— Вы опасные вещи говорите...

— Знаю, что говорю! — отрезала Кошкина. — Возьму отгул и займусь гадом.

- — Отгул?

— Я же не на дереве живу, — почему-то Кошкина покосилась на спящих максимок, плотно закутавшихся в цветные халаты. — Пятнадцатого возьму отгул и убью гада!

— Вы опасные вещи говорите, — повторил Шурик.

— „Опасные"... — фыркнула Кошкина.

Куплю все!

Ле Тур. 17 августа 1307 года

...Бернар Жюно, инквизитор, поджав узкие бесцветные губы, поднял глаза на еретика. Тот ответил улыбкой. По его глазам было видно, он не чувствует за собой никакой вины. Он даже осмелился нарушить молчание

и задал вопрос, которым, собственно, грешат все: зачем его, человека верующего и уважающего все догматы святой Римской церкви, привели сюда, в этот не то свинарник, не то подвал? Разве нет в Ле Туре мест, более достойных уважительной беседы о вечных ценностях? Он надеется, ему объяснят это.

„Вас обвиняют в том, что вы еретик, что вы веруете и учите несогласно с верованием и учением святой Римской церкви", — учтиво, но сухо ответил инквизитор. Он знал: очень скоро спесь с еретика слетит, как пыль, и в голосе его вместо уверенности зазвучит мольба.

„Сударь! — возмутился еретик. — Вы знаете, что я невиновен и что я никогда не исповедовал никакой другой веры, кроме истинной христианской Г ' . .

„Вы называете вашу веру истинно христианской