Андрюха, у нас… - Мелалика Невинная

дней. Основатель цирка Гаэтано Чинизелли был отличным наездником и дрессировщиком лошадей. Лошади в цирке выступали всегда, с ними связана геометрия здания и даже цирковые приметы. По легенде, всем артистам цирка Чинизелли необходимо поцеловать нос лошадки перед выходом на манеж.

Андрюха, у нас… Восстание домовых

– Андрюха, у нас домовые Смольный взяли! – сообщаю я напарнику, когда тот является на мой зов.

– А почту, телефон и телеграф? – усмехается он.

– Насчет телеграфа не знаю, но их официальный телеграм-канал пишет, что администрация Санкт-Петербурга полностью перешла под контроль домовых. По крайней мере, на тонких слоях.

– И чем это нам грозит? – интересуется Андрюха, когда мы направляемся к парадному входу в здание Смольного института, в котором на всех слоях реальности и располагается администрация города.

– Лично нам – работой, – отвечаю я. – Пока не прислали спецназ, надо бы поговорить с этими повстанцами и понять, чего они добиваются. Потому как «вся власть домовым» – это, конечно, хорошо, но уже однозначный перекос. Не может быть у власти только одна какая-то узкая группа населения, особенно если заявлена демократия.

– Ты еще и в политике разбираешься? – кисло улыбается напарник.

– Честно? – Я пристально смотрю на него. – Не разбираюсь я в политике и вообще стараюсь держаться от нее подальше, но я – наблюдающий, и у меня профессиональное чутье на нарушение баланса. Это восстание домовых однозначно не гармоничное.

Перед входом на территорию Смольного прогуливаются два домовых, вооруженных винтовками Мосина образца прошлого века. Мы дружно фыркаем. Если учесть, что средний рост домового – примерно мне по колено, а длина винтовки со штыком – почти два метра, выглядит это комично.

– А бывают гармоничные восстания? – уточняет Андрюха.

– Бывают, но давай не будем об этом, – говорю я и обращаюсь к охранникам: – Позовите главного. Скажите, к нему наблюдающий с помощником.

Один из домовых засовывает пальцы в рот и громко свистит. На свист прибегает домовенок, которого охрана и посылает за главным.

– Как у них все организованно-то, – искренне восхищается мой напарник, прислоняясь к ограде.

– Не говори, – киваю я и встаю рядом.

Главный снисходит до нас минут через десять. Глядя на него, я вспоминаю строки из песни: «Батька Махно смотрит в окно». По крайней мере, шапка и кафтан у лидера повстанцев явно сохранились еще с тех времен и событий.

– Ты, что ли, наблюдающий? – с ленцой спрашивает он у Андрюхи.

– Нет, я – его помощник, – широко улыбается тот и кивает на меня: – Вот наблюдающий.

– Я наблюдающий, – представляюсь я и добавляю: – И я заявляю о нарушении.

– С каких это пор детей берут на такие должности? – хмыкает домовой, окидывая меня презрительным взглядом. – Хотя, сказывают, известный писатель Гайдар в четырнадцать лет дивизией командовал. Сам я его тогда не встречал, но проверенные источники врать не станут.

Соглашусь, внешность у меня специфическая. Чтобы соблюсти нейтральность, я выгляжу как подросток, подстриженный и одетый в стиле «унисекс». Это, с одной стороны, играет мне на руку – меня не воспринимают всерьез и расслабляются, с другой – меня не воспринимают всерьез, да. Впрочем, для домового, заставшего махновщину, я в любом случае ребенок. Как бы то ни было, надо делать свою работу.

– Я, наблюдающий, заявляю о нарушении, – повторяю я.

– О каком это нарушении ты тут заявляешь? – подбоченивается домовой. – Все законно. Мы заняли Смольный своими честными силами.

– И чего же ваши честные силы хотят? – интересуюсь я.

– Справедливости, – гордо отвечает он.

– И в чем же она выражается?

– Мусор не вывозят, – перечисляет тот, – снег и лед не убирают, сосульки не скалывают. Жильцы наши жалуются, травмы получают. Мы слушали их, слушали и решили: надо брать Смольный и всю власть в свои руки.

– Ты, батя, опоздал на пару-тройку месяцев со своей справедливостью, – говорит ему Андрюха, у которого вид главного, похоже, вызвал ровно те же ассоциации, что и у меня. – Мусор, сосульки, снег – когда все это было-то?

– Нет, – рассудительно отвечает домовой. – Мы как раз вовремя. Накопили силы, захватили власть, а там, глядишь, скоро следующая зима, но все уже будет нормально. Правильно и справедливо.

– Понятно, – вздыхаю я, – но захват власти таким путем может принести вам проблемы. Можно же было мирно.

– Нельзя, – обрубает главный. – Нас, домовых, за силу никто не считает, а мы – сила. Поэтому теперь у нас власть.

– Ты же, батя, сообразительный, – разводит руками мой напарник. – Вот и соображай: если будете и дальше играть во власть, сюда прибудет спецназ и поиграет с вами в догонялки. Или в «Зарницу». Как пойдет. За то, что игра будет справедливой, лично я не ручаюсь.

– Мы им такую «Зарницу» покажем… – потрясает кулаками домовой.

– Ага, с «трехлинейками», – ехидно отзывается Андрюха. – Вы их из какого могильника выкопали? Или в музее свистнули? Это вам тоже припомнят.

– Мы хотим, чтобы никто никому не показывал, – добавляю я. – Давайте как-то миром разойдемся, пока сюда силы всякого реагирования не бросили.

– Миром не получится, – констатирует главный. – Могу предложить вариант: если вы двое померяетесь удалью с моей ватагой и победите, мы уйдем.

Не успевает он произнести «ватага», как за его спиной вырастает многочисленная группа домовых с арматурой и бейсбольными битами в руках. Рожи у них что ни на есть разбойничьи. Видимо, это привычные ко всему обитатели коммуналок, общаг и бараков.

– Хорошо, – соглашаюсь я, потому что просто больше и сказать-то нечего.

– Слав, ты чего? – с недоумением шепчет Андрюха. – Они нас массой задавят. Если только пулемет против них выставить…

– «А лисички взяли спички, но, увидев фронт работ, запросили огнемет», – бормочу я в ответ. – Или пулемет, да.

– Ты кто такой будешь, наблюдающий? – тем временем интересуется главный, неспешно отходя с линии атаки. – Мы, например, с девчонками принципиально не деремся.

– Признавайся, Славочка, самое время, – советует напарник и смотрит на меня такими глазами, что признаться хочется во всем – даже в том, к чему отношения не имеешь. Но у меня тоже есть свои принципы.

– Признаться и бросить тебя на растерзание этой ватаге? Не дождешься! – ухмыляюсь я и с вызовом заявляю домовым: – Считайте тем, с кем вам религия драться позволяет.

– Потом не хнычь, – предупреждает главный и дает отмашку.

В этот же самый момент рядом с нами с визгом тормозит микроавтобус спецназа, и из него высыпаются бойцы с автоматами наперевес. Я вскидываю руки вверх и громко кричу:

– Не стрелять! У нас учения!

– Сказали: восстание, – бросает мне командир спецназа.

– Учения, – так, чтобы слышали все, включая домовых, с нажимом говорю я. – Отработка ситуации захвата власти в условиях, максимально приближенных к реальным. Совместный проект наблюдающих и домовых. Все под контролем. Можете позвонить нашему руководству. Оно подтвердит.

– Правда, что ли? – изумляется Андрюха, на всякий случай тоже приподнимая руки и демонстрируя спецназу свои мирные намерения.

– Оно что угодно подтвердит, если будет надо для дела, – шепотом отвечаю я ему и шиплю на главного домового: – Только попробуй своих сейчас же из Смольного не отозвать и в «телеге» про учения не написать. Лично разберусь с тобой по закону военного времени.

– А справедливость? – обиженно тянет тот.

– Будет тебе справедливость. И скажи спасибо, что не правосудие, – обещаю я и велю: – Расходитесь по домам и устанавливайте порядок там. По остальному тебя вызовут куда надо, и все изложишь кому следует.

– Слав, а тебе не попадет? – тихо спрашивает у меня Андрюха, пока мы наблюдаем, как домовые (под присмотром донельзя удивленного спецназа) стройными рядами покидают здание.

– Разумеется, попадет, но не сильно. Конфликт разрешен. Никто не пострадал. Домовые даже администрацию не разгромили и не разграбили. Они же хозяйственные. Гораздо больше попадет тому, кто прислал спецназ, не дождавшись, пока мы решим это дело.

– Спасибо, – внезапно говорит мне напарник, когда мы уже идем в сторону Смольного собора.

– Это еще за что? – удивляюсь я, судорожно перебирая в голове варианты, за что он сейчас может меня благодарить.

– За то, что теперь говоришь «мы», – радостно отвечает Андрюха. Его глаза при этом светятся неприкрытым лукавством.

– Ах ты… – наигранно тяну я.

– Ах мы, – подмигивает он.

– Мы – не ах, мы – ух! – поправляю я, а дальше ситуация разворачивается по привычному сценарию: мы дружно смеемся в голос над моими словами, над самими собой, да и вообще.

От автора

Попробуйте представить себе петербургский культурный код без Смольного. Попробовали? Согласитесь, уже не то.

Смольный институт – здание,